город, через который проходил караванный путь, играл важную роль в торговой жизни Малой Азии. Прибыльным промыслом являлось изготовление ковров и войлоков для палаток. Древний Тарс по праву считался центром учености: местные жители говорили в основном по-гречески, здесь функционировала прославленная школа философии и грамматики. В Тарсе, как и во всех торговых центрах Римской империи, существовала еврейская община, выходцем из которой и являлся святой Павел. Его семья обладала римским гражданством, хотя каким образом она получила эту привилегию, остается невыясненным. На практике это означало, что Павла нельзя было подвергнуть бичеванию или распятию. Кроме того, он имел право опротестовать в Риме любой приговор провинциального суда. Сам факт римского гражданства ставит под сомнение традиционное представление о Павле как о скромном изготовителе палаток из бедной семьи ткачей. Напротив, ряд современных компетентных источников предполагает, что Павел происходил из влиятельного богатого рода. Тот факт, что он зарабатывал себе на жизнь изготовлением палаток, никак не противоречит данной теории, поскольку у ортодоксальных евреев повсеместно было принято обучать отпрысков состоятельных семейств какому-нибудь ремеслу.
При рождении Павел получил еврейское имя Савл (Саул), которое и носил на протяжении первых тридцати лет жизни. Сменив привычную жизнь в Тарсе на греко-римское окружение, он принял и новое имя — Павел. Он говорил (и писал свои послания) на греческом языке, которым пользовался весь цивилизованный мир того времени. Однако известно, что Павел знал и арамейский — семитский диалект, на котором говорил Иисус Христос, в числе всех евреев первого столетия. Скорее всего, Павел владел и латынью, служившей официальным языком Римской империи.
О детстве и ранней юности Павла сохранились крайне скудные сведения. Единственное, что мы знаем наверняка, так это то, что в какой-то момент его отправили в Иерусалим изучать теологию к рабби Гамалиэлю. Таким образом, апостол Павел находился в Палестине в одно и то же время с Иисусом, однако видел ли он его во плоти, нам неизвестно. Здесь мнения ученых разделились: некоторые считают, что апостол мог встречать Иисуса, другие им противоречат. Если Павел находился в Иерусалиме в дни казни Христа, то видится невозможным, чтобы ревностный юный фарисей не последовал вместе с толпой на Голгофу. Но с другой стороны, если Павел (а мы помним, что он был страстной, увлекающейся натурой) присутствовал при распятии Спасителя, то почему он нигде ни единым словом не упомянул о столь значимом событии, которому стал свидетелем?
Что же за человек был святой Павел? Вначале мы видим юного Савла, убежденного противника христианства, который лично присутствовал при побиении камнями Стефана, первого христианского великомученика. Вскоре после этого Савлу было видение — по дороге в Дамаск ему явился сам Христос, вследствие чего он обратился в веру, которую раньше так яростно преследовал. Сколько же лет исполнилось Павлу в тот знаменательный миг? Был ли он незрелым юношей или же мужчиной в расцвете сил? Увы, доподлинно это не известно. Мнения исследователей на сей счет расходятся. Вообще затруднительно установить возраст Павла в тот или иной момент его жизни, поскольку мы не знаем точной даты его рождения. Древняя традиция утверждает, что он служил Богу на протяжении тридцати пяти лет и скончался в Риме в 67 году в возрасте шестидесяти восьми лет. Если так, то выходит, что будущий апостол родился в 1 году н. э., и на момент обращения в христианство (а случилось это между 32 и 37 г. н. э.) Павел был вполне зрелым мужчиной, тридцати с лишним лет отроду. Сэр Уильям Рамсей доказывает, что греческое слово
Шестьдесят восемь лет жизни апостола совпадают с весьма знаменательным периодом в истории Римской империи. На его памяти сменилось пять цезарей: родился Павел при императоре Августе, взрослел в период правления Тиберия и Калигулы, зрелость его совпала с эпохой Клавдия, а старость выпала на правление Нерона. Святой Павел был мужчиной средних лет, когда римские легионы под началом Клавдия вторглись в Британию и основали Лондиний, будущую английскую столицу. В это время в Британии нес службу молодой кавалерийский офицер по имени Веспасиан — тот самый Веспасиан, чей сын Тит сыграет роковую роль в истории Иудеи: через три года после смерти Павла он будет командовать войсками, которые разрушат Храм Ирода и сожгут дотла Иерусалим. Последние годы своей жизни Павел провел в Риме, и до него наверняка доходили слухи о жестоком восстании в Британии под предводительством королевы Боадицеи. Он, несомненно, слышал о сожжении Лондона, гибели Девятого легиона и о войне, которую вел с галлами прокуратор Британии.
Павел был современником многих выдающихся деятелей древности (в том смысле, что он мог бы встретиться с ними в различные периоды своей жизни). К ним относятся прежде всего Сенека и Плиний Старший, а из представителей более старшего поколения — Ливий, Овидий и Страбон (он умер, когда Павел был еще совсем молодым). Если говорить о соотечественниках апостола, то следует назвать Филона Александрийского, который был на двадцать лет старше Павла. Конец жизни Павла совпал с творческим расцветом Иосифа Флавия, известного иудейского историка — ему на тот момент исполнилось примерно тридцать лет. Марциал в ту пору был молодым писателем, Тацит — двенадцатилетним ребенком, а Эпиктету едва минуло семь лет. Мир, знакомый нам по творениям римских историков, был тем самым миром, в котором жил апостол Павел…
Я наблюдал, как солнечные лучи скользят по коричневым стенам Иерусалима. Вверху, за северо- восточным участком Стены, располагалась площадка, на которой некогда стоял Храм Соломона, а сейчас высится мечеть под названием Купол Скалы. Если современный христианин решит заглянуть в мечеть, ему придется соблюдать некоторые правила — точно так же, как прежде неиудеи вынуждены были мириться с определенными ограничениями при посещении иудейского храма. Лично мне в этом видится некая преемственность: будто один молельный дом перенял повадки и привычки другого, своего предшественника. И это, на мой взгляд, вполне естественно. Ведь если и можно говорить о влиянии каких-то религий на ислам, то такой религией, несомненно, будет иудаизм и, в меньшей степени, христианство. И понятно, кстати, почему многие посетители мечети признаются, что ощущают тень древнего иудейского храма.
И мне подумалось: сколько же всего видели эти древние стены? Здесь, под этой коричневатой кладкой Иисус беседовал со своими учениками; а позже святой Петр и апостолы проходили этой тропинкой после воскресения Христова. Здесь Савл требовал смерти Стефана, а годы спустя, уже будучи апостолом Павлом, говорил о спасении и отстаивал истинную веру перед лицом той самой ненависти, которую сам же некогда разжигал.
Если бы некий римлянин, которому довелось стать свидетелем Распятия Спасителя, снова приехал в Иерусалим несколько лет спустя — скажем, во время мученической кончины святого Стефана, — он бы не заметил никаких внешних изменений. Понтий Пилат, как и раньше, занимал пост прокуратора Иудеи, а Ирод Антипа по-прежнему правил Галилеей в качестве марионеточного тетрарха. Сердцем и душой Иерусалима все также являлся Храм, и на алтаре перед Святая Святых с утра до вечера курились благовония. На рассвете трубы священников будили жителей Иерусалима, и западный ветер относил запах ладана и горелого мяса в сторону Масличной горы.
Наверняка этот гипотетический гость из Рима вновь отправился бы во внешний двор Храма, ибо так поступали все приезжие иностранцы, будь они греками или римлянами. Здесь он увидел бы точно такую же толпу, как и несколькими годами раньше: под кедрами Анны по-прежнему сидели торговцы, продающие жертвенных голубок; хитрые менялы расположились за своими прилавками — они обменивали греческие и палестинские деньги на храмовую валюту; тут же толпились многочисленные писцы и фарисеи. Многие из присутствующих здесь торговцев, наверное, вспомнили бы, как несколько лет назад сюда ворвался пророк из Галилеи и выгнал их из пределов Храма.
Наш римлянин с удивлением убедился бы — особенно если дело происходило бы на еврейскую Пасху, — что сюда, в иерусалимский Храм, стекаются евреи со всех концов цивилизованного мира. Он бы, конечно, постарался держаться подальше от этой публики, ибо римляне презирают иудеев — почти так же, как последние презирают самих римлян. И глядя на иудеев всех родов и рангов, прибывших из разных уголков Империи, столичный гость наверняка прошептал бы себе под нос строки из Страбона, посвященные иудейской расе:
