— Ах, Грейс! — улыбнулась Ханна. — Сегодня началась моя жизнь.

Они всегда встречались у Робби. Ханна часто гадала, где он живет, но даже близко не подошла к разгадке. У Робби был маленький баркас под названием «Милая Дуль-си», он ставил его на якорь у берега Темзы, обычно где-то у Челсийского моста. Он купил его у старого друга, сказал Робби, во Франции после войны и отбуксировал в Лондон. Несмотря на облезлый вид, это была прочная посудина, пригодная, по словам Робби, к плаванию в открытом море.

Внутри баркас был оборудован на удивление уютно: обшит деревом, в маленьком кухонном отсеке — медные кастрюли, а в каюте под рядом зашторенных окон — откидная койка. Были даже душ и туалет. То, что Робби жил в таком удивительном доме, совсем не похожем на жилища других людей, только добавляло приключению остроты. Есть какая-то изюминка в том, что они скрываются от всех в таком необычном месте.

Договаривались они очень просто. Робби заходил за Эммелин и незаметно подсовывал Ханне записку с датой, временем и мостом, около которого он встанет на якорь. Ханна читала записку, кивала в знак согласия, и вскоре они встречались. Иногда ничего не выходило — Тедди требовал присутствия жены на какой-нибудь встрече или Эстелла нагружала делами комитета. И у Ханны не было никакой возможности предупредить Робби. У нее сердце разрывалось, когда она представляла, как он тщетно ждет ее весь день.

И все-таки, в большинстве случаев у них все получалось. Дома Ханна сообщала, что идет обедать с подругой или по магазинам. Она никогда не уходила надолго. Осторожничала. Отлучалась только утром или днем, вечер мог возбудить подозрения. Запретная любовь быстро делает людей изворотливыми, и Ханна не стала исключением: научилась мгновенно изобретать оправдания, если встречала кого-нибудь в подозрительном месте. Однажды на Оксфорд-стрит она налетела на леди Клементину. А где же шофер, поинтересовалась леди Клементина. Она пришла пешком, ответила Ханна. Такая прекрасная погода, вот и захотелось прогуляться. Однако леди Клементина не вчера родилась. Она прищурилась, кивнула и посоветовала Ханне быть аккуратнее. У города есть глаза и уши.

У города — возможно, но не у реки. Во всяком случае, тех глаз и ушей, которых следует бояться. Темза тогда была совсем другой. Река-труженица, переполненная судами, торопящимися по разным делам: грузовыми — с углем, идущими на фабрики и заводы, или с товарами, рыбацкими лодками, везущими улов на рынки. А по берегу шли лошади-тяжеловозы клейдесдальской породы[26] и тянули разноцветные баржи, стараясь не обращать внимания на нахальные крики чаек.

Ханне нравилось на реке. Она не могла поверить, что столько лет жила в Лондоне и до сих пор не бывала в самом его сердце. Разумеется, она ездила через мосты, во всяком случае, через некоторые из них; шофер возил ее туда-сюда в автомобиле. Но она почти не обращала внимания, что творилось внизу. Если бы ее спросили про Темзу, она бы ответила, что это такая река, которую надо пересечь по дороге в оперу, музей или картинную галерею.

И вот, наконец, они встретились. Ханна покидала дом номер семнадцать и бежала к мосту, указанному в записке Робби. Иногда она попадала в знакомый район, иногда—в совсем чужую часть Лондона. Находила мост, спускалась на берег и искала глазами его голубое суденышко.

И всегда находила. Когда Ханна подбегала поближе, Робби выходил навстречу, брал ее за руку и помогал перепрыгнуть на борт. Они спускались в каюту — прочь от шумного, суматошного мира, в свой собственный.

Иногда, впрочем, они сначала оставались на палубе. Робби крепко обнимал Ханну и целовал ее, не давая говорить.

— Я еле дождался, — говорил он, прижимаясь лбом к ее лбу. — Думал уже, ты никогда не придешь.

И они спускались вниз.

После они лежали рядом, их баюкало мерное покачивание судна. Каждый рассказывал другому про свою жизнь. Говорили, как все влюбленные, о поэзии и музыке, о местах, где побывал Робби и куда мечтала попасть Ханна.

Однажды хмурым ветреным днем, когда солнце низко висело в небе, они поднялись на верхнюю палубу и забрались в рубку. Вокруг висел туман, было таинственно и уютно. Вдалеке, у противоположного берега, что-то горело. Ханна и Робби сидели рядом, вдыхая запах дыма и наблюдая, как пламя становится все выше и ярче.

— Наверное, баржа, — предположил Робби. Что-то взорвалось, он вздрогнул. В воздух полетели яркие искры.

Ханна глядела, как сноп золотистых точек разгоняет туман.

— Как ужасно, — поежилась она. — И как красиво. Как на картинах Тернера, подумала она.

Робби словно прочел ее мысли.

— Уистлер любил жить на Темзе, — сказал он. — Ему нравилось рисовать туман, игру света. И Моне тоже.

— Хорошая у тебя компания, — улыбнулась Ханна.

— Кстати, «Дульси» раньше тоже принадлежала художнику, — сказал Робби.

— Правда? А как его зовут? Я видела его картины?

— Ее. Ее зовут Мари Сера.

Ханна почувствовала зависть к незнакомой девушке, которая жила на собственной лодке, писала картины и знала Робби, когда она, Ханна, еще понятия о нем не имела.

— Ты любил ее? — спросила она, готовясь услышать любой ответ.

— Мари? Она мне нравилась, — признался Робби. — Но увы, она была слишком привязана к своей любовнице — Жоржетте. — Он засмеялся, увидев как вытянулось лицо Ханны. — Париж — особый мир.

— Я бы хотела снова там побывать, — сказала Ханна.

— Мы побываем, — пообещал Робби, беря ее за руку. — Однажды мы обязательно туда попадем.

Зима сменилась весной, и Ханна с Робби стали играть, будто живут вместе, в собственном домике. Однажды Ханна взялась приготовить чай, и Робби с изумлением наблюдал, как она трогает пальцем сухую заварку и гадает вслух, получится ли чай из таких пересохших, хрустящих листиков.

— Если бы мы жили вместе, — сказала Ханна, — я бы научилась готовить. Пекла бы что-нибудь…

Робби только поднял брови: совсем недавно он наблюдал, что она умудрилась сотворить с обычным тостом.

— А ты бы писал чудесные стихи — целый день, — продолжала Ханна. — Сидел бы вот тут, под окном, а потом читал бы их мне. Мы бы ели устриц и яблоки, пили вино…

— И поплыли бы в Испанию, чтобы сбежать от зимы, — подхватил Робби.

— Я бы стала там тореадором. В маске. Самым великим тореадором за всю историю страны. — Ханна поставила чашку с жидким чаем, в котором плавали листики заварки, на маленькую полку и села рядом с Робби. — И все испанцы гадали бы, кто я такая.

— А мы бы им не сказали.

— Да, это был бы наш секрет.

Как-то, сырым апрельским днем они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как в обшивку мягко бьется вода. Ханна глядела на настенные часы, прикидывая, когда ей уходить. Когда безжалостная минутная стрелка достигла назначенного часа, она села. Нашарила в ногах койки чулки и начала надевать левый. Пальцы Робби пробежались по ее спине.

— Не уходи.

Ханна собрала в ладонь правый чулок и натянула его на ногу.

— Останься.

Она уже встала. Накинула через голову комбинацию, одернула ее на бедрах.