Роза открыла глаза как раз вовремя, чтобы заметить льстивую улыбку доктора, обращенную к маме. До чего он утомителен, вечно напрашивается на чай, лишь бы повстречать еще кого-нибудь из близ живущего мелкопоместного дворянства, а потом лечить при необходимости. Опубликованные снимки Розиного наперстка in positus[24] принесли доктору некоторые сборы среди зажиточных людей графства, и он поспешил развить успех. Пока он осторожно убирал стетоскоп в большую черную сумку, уминая и похлопывая ее по боку аккуратными пальчиками, скука Розы превратилась в раздражение.

— Так я еще не на пути в рай? — наивно заморгала она, глядя в его краснеющее лицо. — А то я как раз оформляю страницу в своем альбоме для вырезок, и было бы весьма прискорбно оставить ее незаконченной.

Доктор Мэтьюс девически хихикнул и глянул на маму.

— Что ж, дитя, — запинаясь, произнес он, — волноваться не о чем. Со временем мы все окажемся перед престолом Господа…

Он разразился неприятной лекцией о жизни и смерти, Роза немного понаблюдала, прежде чем отвернуть голову, пряча слабую улыбку.

Бремя ожидания ранней смерти каждый несет по-своему. Иным оно дарует зрелость, значительно превосходящую опыт и возраст: смирение, расцветающее в добрый нрав и кроткие черты. В других же застывает крошечной льдинкой в самом сердце. Льдинкой, не всегда видной, но не тающей.

Роза хотела бы принадлежать к первым, но в глубине души знала, что принадлежит ко вторым. Не то чтобы она была гадкой, скорее, у нее развился дар отстраненности: способность смотреть со стороны и наблюдать за происходящим без проявления эмоций.

— Доктор Мэтьюс! — Голос мамы прервал все более отчаянное описание маленьких ангелочков Господних. — Почему бы вам не спуститься и не подождать меня в утреннем салоне? Томас принесет чай.

— Охотно, леди Мунтраше.

Он с облегчением прервал неприятный разговор и вышел из комнаты, не глядя Розе в глаза.

— Роза, — произнесла мама. — Ты дурно поступила.

Укор был разбавлен недавним беспокойством мамы, и Роза знала, что наказания не последует. Ее никогда не наказывали. Кто может быть жесток с маленькой девочкой, ожидающей, когда ее настигнет смерть? Роза вздохнула.

— Я знаю, мама, и мне очень жаль. Просто у меня голова кружится, а от разговоров доктора Мэтьюса становится только хуже.

— Хрупкое сложение — тяжелый крест, согласна. — Мама взяла Розу за руку. — Но ты ведь юная дама, ты Мунтраше. И слабое здоровье — не оправдание для манер, если они отличаются от превосходных.

— Да, мама.

— А сейчас мне надо идти и поговорить с доктором. — Она коснулась прохладными пальцами щеки дочери. — Я загляну к тебе еще раз, когда Мэри принесет поднос.

Леди Мунтраше направилась к двери, платье ее зашуршало, когда закончился коврик и начались половицы.

— Мама? — окликнула Роза.

Ее мать обернулась.

— Да?

— Я хотела тебя спросить. — Роза помедлила, не зная с чего начать, боясь проявить излишнее любопытство. — Я видела в саду мальчика, он прятался за кустом рододендрона.

Мамина левая бровь на мгновение нарушила совершенство черт.

— Мальчика?

— Сегодня утром я видела его из окна, когда Мэри пересадила меня в кресло. Он стоял за кустом камелии и разговаривал с Дэвисом. Гадкого вида мальчишка с лохматыми рыжими волосами и весьма нахальными манерами.

Мама прижала руку к бледной коже на шее, медленно и длинно выдохнула, так что интерес Розы только возрос.

— Ты не мальчика видела, Роза.

— Мама?

— Это твоя кузина, Элиза.

Роза широко распахнула глаза. Как неожиданно. В основном потому, что попросту невозможно. У мамы нет ни братьев, ни сестер, и когда бабушка умерла, мама, папа и Роза остались единственными Мунтраше.

— У меня нет никакой кузины.

Мама выпрямилась, заговорив непривычно поспешно.

— К несчастью, есть. Ее зовут Элиза, и она приехала жить в Чёренгорб.

— Надолго?

— Боюсь, навсегда.

— Но, мама… — Голова Розы кружилась сильнее, чем когда-либо. Как может тот неряшливый оборванец быть ее кузиной? — Ее волосы… Ее манеры… Ее одежда была вся мокрая, и сама она грязная и растрепанная… — Роза вздрогнула. — Она была вся в листьях…

Мама прижала палец к губам. Она повернулась к окну и темный локон на ее затылке задрожал.

— Ей больше некуда было идти. Мы с отцом согласились ее принять. Акт христианского милосердия, который она никогда не оценит, не говоря уже о том, чтобы его заслужить, но мы всегда должны поступать как подобает.

— Мама, что она тут будет делать?

— Причинит нам немало беспокойства, не сомневаюсь. Но мы не можем ее прогнать. Неспособность проявить милосердие выглядит ужасно, и потому мы должны обратить необходимость в добродетель.

В словах леди Мунтраше был привкус чувств, процеженных через сито. Она и сама ощутила их пустоту и более ничего не сказала.

— Мама?

Роза осторожно дотронулась до замолчавшей матери.

— Ты спросила, что она тут будет делать? — Мама повернулась к Розе, в ее голосе прорезалась новая нотка. — Я отдаю ее тебе.

— Отдаешь мне?

— Как своего рода проект. Она будет твоей протеже. Когда поправишься, будешь в ответе за то, чтобы научить ее хорошим манерам. Она немногим лучше дикарки, ни грамма изящества или очарования. Сирота, которую никто не научил, как жить в порядочном обществе. — Леди Мунтраше выдохнула. — Конечно, иллюзий я не питаю и не ожидаю, что ты совершишь чудо.

— Да, мама.

— Черного кобеля не отмоешь добела, а беспризорной сиротке не расцвести розой. Но мы должны сделать все возможное, ее надо хорошенько отчистить. Ты даже не представляешь, дитя мое, каким влияниям подвергалась эта сиротка. Она жила в Лондоне среди ужасного падения нравов и порока.

Лишь тогда Роза поняла, кто эта девочка: Элиза — дочь папиной сестры, загадочной Джорджианы, чей портрет мама сослала на чердак, чье имя никто не осмеливался упоминать.

Никто, кроме бабушки.

В последние месяцы жизни старая женщина вернулась в Чёренгорб, точно раненый зверь, и укрылась в башне, чтобы умереть. Она то проваливалась в сон, то грезила наяву, и все время взахлеб говорила о двух детях: Лайнусе и Джорджиане. Роза знала, что Лайнус — ее отец, и заключила, что Джорджиана — его сестра. Та, что исчезла еще до рождения Розы.

В то время Роза по прихоти судьбы наслаждалась периодом относительно хорошего здоровья, и мама попросила ее посидеть с бабушкой. Леди Мунтраше сказала, что для достойной юной дамы опыт ухода за больными и умирающими бесценен. И хотя Роза подозревала, что мамин энтузиазм проистекает скорее из нежелания самой ухаживать за старой женщиной, чем из педагогических соображений, она не стала