пользу. Если ее немного приукрасить.

— Отец хочет, чтобы ты отомстила. «Скажи Фебе, пусть она уничтожит этого ублюдка». Это он сказал мне на прощание.

— Отомстить? Как? Какого ублюдка? — Феба задула спичку.

— Отец погиб, когда Билли Милк взорвал Институт Сохранения.

Феба зажгла другую спичку.

— Милк? Милк. Как же я могу убить Милка? Он же шишка, первосвященник. — Спичка догорела, обжигая пальцы. Феба задрала юбку.

— Нет, ты должна убить Милка.

— Я даже себя не могу убить. Хотя, может, на этот раз получится. — Феба зажгла третью спичку и опустила ее между ног.

— Что ты делаешь? Обожжешься.

В ответ раздалось шипение кобры, но не из горла Фебы — оттуда, снизу, куда она ответила спичку. Джули подалась вперед.

И тут она увидела. Господи Иисусе! Братик миленький! Феба сжимала в скрюченных пальцах тот самый ужасный стержень. Джули вдруг вспомнились все ее советы из «Помоги вам Бог», когда она подсказывала тем, кто не видит другого выхода, обратиться за помощью в общество Хэмлок и все сделать правильно. Феба наверняка все это читала. Определенные лекарства, которые можно запросто купить в аптеке, могли бы сделать смерть быстрой и безболезненной. Другой способ — надеть на голову полиэтиленовый пакет. Но такое? Господи, только не это!

Бикс подоспел вовремя, чтобы увидеть, как Джули выхватила из влагалища подруги стержень динамита. Кому, как не Фебе, расширять кругозор ее мужа? Даже подзаборницы Плайвуда не сподобились бы на такое.

— Нет! — заорал он.

Она должна загасить этот фитиль. Надо только плотно зажать его в ладони. Боль — ничтожная плата…

— Боже!

Фитиля уже не осталось.

Джули подбежала к раскрытому окну. Быстрый взмах, как в молодости на баскетбольной площадке, и…

Слепящая вспышка молнией пронзила вытянутую руку. Окно осыпалось дождем осколков. Джули посмотрела на Фебу. На Бикса. На медвежонка. На пустые бутылки. А затем, еще до приступа тошноты, еще до потока крови, до неизъяснимой боли, она вдруг увидела с неумолимой ясностью стробоскопической вспышки, что правой кисти больше нет.

Спроектированный по-настоящему набожным архитектором новый больничный комплекс Св. Ангела Милосердного с высоты птичьего полета и впрямь очертаниями напоминал ангела. Круглая смотровая площадка, словно висящая в воздухе над административным зданием, символизировала нимб. В основном здании находилось родильное отделение. Два других корпуса отходили в стороны от основного и, круто заворачивая, образовывали крылья ангела, одновременно окружая тихий пышный парк.

Джули Кац и Феба Спаркс оказались в разных ангельских крыльях: в травматологии и клинике для алкоголиков соответственно. Они общались, посылая друг другу открытки из больничного магазина сувениров.

«Дорогая Шейла, мне так жаль, — нацарапала Феба на открытке с «Успением Пресвятой Богородицы» Корреджо. — Мне так чертовски жаль».

«Еще бы тебе не было жаль», — написала в ответ Джули под «Извлечением истинного креста» Пьетро де ла Франчески. Писать приходилось левой рукой, и почерк был по-детски корявым.

«Дорогая Шейла, скажи им, пусть отрежут у меня руку и пришьют тебе», — написала Феба на «Четырех всадниках Апокалипсиса» Дюрера.

«Слишком поздно», — отвечала Джули на «Низвержении проклятых вод» Сигнарелли.

«Дорогая Шейла, у них тут собрания Анонимных Алкоголиков по четыре раза на день. Я хожу каждый день».

«Мало. Ходи все четыре раза».

«Бикс сказал то же самое».

«Ты должна его слушаться».

Бикс. Милый Бикс. Если бы не он, Джули не пережила бы весь этот кошмар. Поездка в Мэдисонскую клинику отпечаталась в сознании Джули, как ископаемые останки в граните. Вот Феба тычет своего медвежонка в изрыгающий кровь раструб — не что иное, как запястье ее лучшей подруги; вот вопросительным знаком торчит из обрубка кость; обе женщины истошно воют. Не раз еще в кошмарных снах она будет видеть мужа за рулем Фебиной «Супницы», будет слышать, как он стонет, сдерживая рыдания, то и дело повторяя, что он любит ее, любит.

— Как ты себя чувствуешь? Лучше? — спросил Бикс, ставя на тумбочку вазу с бледными унылыми розами. За эту неделю он уже третий раз проник к ней в неположенные часы.

— Нет, — коротко ответила Джули.

«Розы, так трогательно. Похоже, муж действительно приходит в норму».

— Тебе плохо в «Ангеле»? — Бикс противился переводу жены в эту клинику.

«Она не католичка, — твердил он докторам в Мэдисоне, — оставьте ее здесь». Но их убедили, что только в клинике Ангела Милосердного Джули будет обеспечен «полный комплекс реабилитационных мер, рекомендуемых в случае потери конечности».

— Доктора невнимательны?

— Да нет, все в порядке. — Доктора в Мэдисоне были правы насчет «Ангела». Это была светлая во многих отношениях клиника. Отличный уход. Залитые солнцем палаты, лики святых на стенах. Проворные монахини в высоких чепцах, снующие повсюду, как ходячие церкви, утешающие безногих и безруких граждан. — Здесь все хорошо. И дело не в руке.

— Это из-за яичников, да? Что мне сделать, чтобы ты не убивалась?

— Изящная словесность? — съязвила Джули с большей горечью в голосе, чем хотелось бы. Она потерла нос своим забинтованным обрубком. По идее, сейчас она должна быть ближе к тонкому миру — ведь ее дух отягощен меньшим количеством плоти, чем раньше. Но вместо этого она ощущала свое тело всеми фибрами души, воспринимала себя как изувеченный комок материи, скорбящий об утраченной симметрии. — Никто меня не утешит. Бог и тот не смог. Тебе когда-нибудь хотелось умереть?

— Что за глупости? Чтобы я больше не слышал. — Бикс поднес к губам ее обрубок и поцеловал его. Джули ненавидела свою рану. Этот зуд, сочащуюся сукровицу, эти вонючие бинты. Ради удачного заживления хирург пожертвовал большей частью ее запястья. Срезал искромсанные ткани, укоротил локтевую и лучевую кости и завел края кожи внутрь. Так что теперь ее культя напоминала пьяно улыбающегося сомика.

— Сегодня утром я заходил к Фебе, — сказал муж. — Она теперь настоящий фанатик собраний.

— Лишив руки лучшую подругу, обычно задумываешься, а все ли ты правильно сделала.

Кроме всего прочего, Джули донимала навязчивая идея, что ее кисть лежит себе где-нибудь под окнами дома 3411 по Баринг-авеню, целая и невредимая, словно забытый реквизит из обожаемых ужастиков Роджера Уорта «Тварь с пятью пальцами» и «Рука Орлака». В действительности же она была разорвана в клочья, фаланги пальцев разбросаны вокруг, как обломки ракушек на пляже Абсекон.

На пороге появился молодой человек в белом халате с озорной улыбкой эльфа.

— Меня зовут Кевин. Я из отдела протезирования, — радостно объявил он. — Как самочувствие, миссис Константин?

— Болит большой палец, тот, что остался в Западной Филадельфии.