Феба!

Может быть, в прачечной? Пусто — лишь стиральная машина, сушилка и ее старенькая, затянутая паутиной колыбелька.

— Феба! — Джули заглянула в храм. Джорджина сидела на кровати дочери, безумными глазами уставившись в голую стену. — Привет.

— А, ты… — Джорджина спрятала в ладонях свое узкое, как лезвие, лицо. — Наше местное воплощение. — У нее на коленях лежал клочок перфорированной по краю бумаги. — Пожарные сирены все утро выли.

— На город напала толпа поджигателей, но я их остановила. А где Феба? Я пришла ее вылечить.

— Я так и поняла. — Джорджина сунула листок в мокрую руку Джули. — Это было в кухне, на столе.

Без сомнения, почерк Фебы со всеми его завитушками и петельками.

Дорогая Шейла,

Моя подруга и соседка по дому, которая к тому же еще и дочь Бога, только что вышла из подполья. Она думает, что я слишком много пью, и теперь наверняка решит заняться моим обменом веществ. Как думаешь, Шейла, мне оставлять ей записку или отчалить не простившись?

Странствующая из Атлантик-Сити.

— Она что, ушла? — болезненно скривившись, переспросила Джули.

Жабры мелко задрожали.

— Половину вещей забрала, сама посмотри.

— Черт. — Джули взглянула на алтарь.

Ракеты с ядерными боеголовками исчезли. Она даже динамит забрала.

Дорогая Странствующая, постой!

Джорджина подтянула кушак на своем караимском костюме.

— Зачем ты сказала ей, что собираешься раскрыться? Ты что, не знаешь, что алкоголики боятся лечения больше смерти? Феба запаниковала.

— Послушай, я сделала тебе сегодня большое одолжение. — Джули устало опустилась на край кровати, и Джорджина тут же вскочила, словно сидела на качелях, на другом конце доски. — Я спасла твой магазин. Знаешь, когда магазинчик единственной тети горит, хочется что-то делать.

— Феба сгорала последние шесть лет, но ты даже пальцем не шевельнула.

— Чудеса были не по моей части. Я была рождена, чтобы раскрыть…

— На самом деле все очень просто, Джули Кац, — Джорджина сорвала с себя кушак, — никто не знает, какого черта ты была рождена, а ты сама и подавно. — Она обмотала кушак вокруг руки, как талес. — Когда ты вылупилась из этой эктоштуковины, я думала, что наступает золотое время, думала, что ты несешь нам какую-то великую мудрость. А теперь я вижу, что ты в действительности за свинья. Феба сделала правильный выбор — уйти. Со смертью отца все в этом доме превратилось в тлен.

Шрамик Джули негодующе пульсировал.

— Это я «тлен»? Вот что я для тебя значу? Тлен? Если бы я тоже была твоей дочерью, Джорджина, то меня бы тлен, наверное, не коснулся.

Горький ком сожаления тут же подкатил к горлу. Слишком поздно: слова произнесены, и их обратно не вернешь, как не засунешь обратно в стеклянную утробу вызволявшегося из нее младенца.

Не сказав ни слова, Джорджина решительно вышла из комнаты. Через пять секунд громыхнула входная дверь, словно Королева Зенобия и Зеленая Нимфа только что взорвали еще одну песочную крепость.

В это время в башне маяка Эндрю Вайверн вытащил из фонаря пропитанный керосином фитиль и затолкал его себе в рот. Медленно, с наслаждением проглотил, ощущая на языке изысканный аромат керосина, прислушиваясь, как сочная лента скользит вниз по пищеводу.

Ему ничего не стоило привлечь внимание всех сердечников и почечников города, раковых больных, инвалидов, психов, социопатов и бродяг. «Шейла из «Луны» объявилась!» — во всеуслышание объявлял Вайверн, посещая больницы и приюты для инвалидов. И вскоре он уже всех, их держал за горло своей волосатой лапой. «За мной!» — и они покорно повиновались, следуя за ним на пляж, где, искусно используя кровавую жертву Милка в качестве изысканной декорации, он обставил свою финальную ловушку. Весь этот отчаявшийся, изголодавшийся по надежде сброд жадно внимал каждому его слову.

Остальное не составило большого труда: рассказать толпе, где живет их избавительница, и повести их через мост к маяку. Его план подходил к развязке. После долгих лет тщательной подготовки он наконец заставил своего противника заявить о себе публично. Сегодня она заложила фундамент своего будущего храма.

Прислушиваясь, как фитиль скользит дальше по кишечнику, Сатана засмеялся. Храм — какой милый сердцу звук; храм — словно предсмертный хрип арапчонка, насаженного на франкский меч во время осады Иерусалима. В скором времени апокалиптизм и ему подобные течения пойдут на убыль. Но бояться нечего, ведь храм Джули Кац — ах, опять это слово, более сладостное, чем керосин, — ее храм уже строится.

Сутки решат все. Если он в чем-то допустил промах, то нежный бутон зарождающейся религии завянет: его противник либо уединится и вскоре будет предан забвению, либо, что еще хуже, посвятит себя мышиной возне с окружающей реальностью — будет ставить на место всяких там крестоносцев, лечить маразматиков, бороться с африканскими наводнениями, придумывать мощные безопасные антибиотики и бог знает что еще.

Но вместо этого она должна покинуть Землю. Внезапно. Безвозвратно. Оставив в душах этих олухов неизгладимый след.

Как Иисус.

Легкий полуденный ветерок дул в открытое окно спальни, успокаивая измученную плоть Джули. Сон унес ее на Галапагосские острова. Рука об руку они с Говардом Либерманом шли по выставочному залу музея эволюции животного мира, разглядывая гигантских черепах, драконоподобных ящеров, психоделических птиц. Вдруг Говард превратился в Бикса. Неизвестно откуда у него в руках появилась лопата. Ее возлюбленный рыл песок, словно откапывая клад. И вдруг снизу заструился радужный свет.

— Шейла, — закричал он, — посмотри, какая красота! Шейла, иди сюда, скорее!

— Шейла! Бикс?

— Шейла! Шейла! Шейла!

Множество голосов, целая толпа, и не во сне — наяву. Она снова в Нью-Джерси, на мысе Бригантин, здесь.

— Шейла!

Она набросила розовый халат Мелани и, преодолев 126 ступенек, оказалась в башне маяка. Газетное имя, повторяемое множеством голосов, обрушивалось на нее со всех сторон. Обойдя вокруг спящего фонаря, Шейла заметила, что фитиль пропал. Словно фонарь Вайверна, подумалось ей, свет тьмы.

Она уже хотела спускаться обратно, но снова раздались крики:

— Шейла! Шейла!

Словно пчелиный рой, толпа окружила маяк и облепила причал. Это был призрак ее уничтоженного храма: боль и страдание, стекавшиеся к ней со всех сторон. Это было море страдающей плоти, утыканное инвалидными колясками, костылями, приборами гемодиализа. Прямо на траве унылыми надгробиями лежали носилки, со штативов свисали капельницы. Хворь процветала, слепота торжествовала, обожженные, изувеченные трупы — надо полагать, жертвы Милка — все прибывали. «Любопытно, — заметила Джули, — ни один из них не лежал на земле, каждого держат на руках родители или возлюбленные так, словно для воскрешения тело должно быть буквально передано из рук в руки божественной Шейле».

— Спаси нас!

— Мы в твоих руках!

— Шейла!

Джули поморщилась. «Вот они, — подумала она, — похитители ее жизни, увековечивавшие империю ностальгии». Их нужды тысячью скальпелей кромсали измученное тело, разрывая ее на множество маленьких талисманов. Тебе кусочек священной селезенки, мне комок благословенных мозгов. Пошли вы к