береговой охраны превратились в живые факелы. Спотыкаясь, они метались по берегу, словно марионетки, управляемые эпилептиками.

— «…и дано было ему жечь людей огнем».

Отчаянный крик Джули перешел в протяжный стон. У нее сердце разрывалось при виде несчастных, полностью потерявших ориентацию в пространстве. Вместо того чтобы искать спасение в воде, они слепо бежали вдоль берега, паля наугад из своих автоматов, охваченные пламенем и окутанные клубами дыма.

В поле зрения попал катер. Вот капитанская рубка, а в ней бледный, совсем еще юный капитан с рацией в руках. В глазах застыл ужас, он так и не успел сказать ни слова.

Ангелы смерти уже рядом, они поволокли капитана на палубу.

— «И увидел я Сына человеческого, — цитировал Дьявол, в то время как на глазах у Джули своими секаторами неоапокалиптики превратили безусого капитана в кровавое месиво. — И в руках Его острый меч».

Жгучие слезы катились по щекам девушки. Офицеры лежали на берегу дымящимися грудами зажаренной заживо плоти.

Вайверн гладил обожженную руку Джули.

— «И за все ваши мерзости я сотворю с вами нечто, неслыханное доселе. Отцы будут пожирать своих сыновей, — это Бог говорит, Джули, — сыновья пожрут своих отцов. Тех же, кто уцелеет, я развею по ветру». — Сатана восхищенно вздохнул. — Жаль, что эти слова принадлежат не мне.

— Я хочу домой.

— И ты не собираешься ничего предпринять? Огромный факел пылал над водами залива — это безумцы подожгли катер.

— Я… я… — Змейка на лбу у Джули дрогнула и сморщилась. — Я должна подумать об этом.

— Подумать? Подумать? О чем тут думать! Твое вмешательство просто необходимо. Сам Бог ждет этого от тебя.

— Вы обещали, что еще до рассвета я буду дома.

— Я был о тебе лучшего мнения, Джули.

— Отвезите меня домой, пожалуйста!

— Уговор дороже денег, — пожал плечами Вайверн. — Но запомни, когда бы я ни понадобился, я всегда буду рядом: это больше, чем ты можешь ожидать от своей матери.

Джули вышла из изящной надувной шлюпки «Боли» и взобралась на пирс. Мученическая смерть офицеров береговой охраны страшным воспоминанием стояла перед ее глазами. На востоке уже сочился рассвет, постепенно отбиравший у темноты привычный пейзаж: сосны, башни маяка, дом. В заклеенных человеческими страданиями стенах храма не спали: Феба скорее всего пьет, или мастерит новые экспонаты, или то и другое одновременно.

Джули повернулась на запад, туда, к Пенсильванскому университету, где в замороженных пробирках покоилась сперма ее отца.

— Они вышли на тропу войны, папа! — крикнула она изо всех сил.

Отец сейчас в раю, надеялась Джули. Хорошо бы там была библиотека!

Иногда без вмешательства не обойтись.

Наверняка он тоже все это видел.

В ванной Джули сбросила выпускное платье Джорджины и включила душ. У нее на глазах неоапокалиптики совершили кровавое омовение, теперь ее черед. И их псевдочистоту она встретит своей — истинной, первозданной. В глазах стояли темные силуэты горящих офицеров. Их дымящиеся кости наполнили мыльницу, их обгоревшая кожа свисала вместо занавески, а из душа текла алая кровь невинных.

Джули искупалась, набросила персиковый халат Мелани и вошла в храм. Феба сидела у алтаря, вырезая из журнала фотографию с нефтяным пятном.

— Привет, Кац, что-то мы сегодня раненько.

— Я не ложилась. — Поддавшись мгновенному порыву, Джули выхватила у подруги журнал и разорвала его пополам. — Кажется, ты сейчас увидишь то, чего давно хотела.

— Женщину в действии? — неуверенно спросила Феба.

— На опасном пути, — кивнула Джули.

— Ты же вроде как не хотела, чтобы Небеса решали за нас все проблемы?

— Они окропили себя кровью, Феба, они убивают людей.

— Кто они?

— Билли Милк со своими поджигателями.

— Поджигателями? Вот так дела! — Феба зажгла свечи. — Ты хочешь сказать, что наконец-то переросла эту комнату?

— Похоже.

— И поняла, что пора влезть в собственную шкуру? Пора вступить в бой с Дьяволом?

— Можно и так сказать.

Феба обвела рукой всю комнату.

— И теперь все это — никому не нужная макулатура?

— Макулатура, именно. И мне нужна твоя помощь.

Они обнялись — и тут началось. Слой за слоем, словно высохшую змеиную кожу, они сдирали со стен беженцев, жертв наводнений, больных СПИДом, пострадавших во время землетрясения. Они уничтожили засыпанную вулканическим пеплом деревеньку, потерпевший аварию авиалайнер полетел в мусорную корзину, и снова — к стенам. За полчаса они дошли до первоначального слоя с его грязевыми потоками и голодом, эпидемиями и революциями, газаватами и блокадами, химическими выбросами и отчаянием.

— Нас ждут великие дела, да? — Феба сорвала никарагуанского подростка с руками из резины и стали.

— А сейчас, подружка, ты запечатлишь исторический момент. — Джули сорвала со стены десятилетнего наркомана. — Я серьезно, бери свою камеру и пошли к морю, снимешь, как я брошу это в воду.

— Есть, Кошка, — с залихватской улыбочкой отдала честь Феба. Остался нетронутым лишь алтарь с черепом безымянного моряка, связкой динамита, закамуфлированной под ракеты с ядерными боеголовками, и горящими свечами в виде фаллоса от Смитти Смайла. — Как скажешь.

— И не смей мне перечить.

— Ты с ума сошла? Чтобы я решилась навлечь на себя гнев Джули Кац?

Джули предала начинающего наркомана огню свечи. Высохшая бумага полыхнула оранжевым пламенем, и вскоре по принявшему очищение храму кружили черные мотыльки золы.

«Гнев Джули Кац». Эти слова ласкали ее слух.

Неверие Бикса Константина в ад было так же несокрушимо, как и неверие в рай. Тем не менее он довольно четко представлял, чем первое отличается от второго. По мнению Бикса, ад был обителью ревности и зависти. Он был битком набит журналистами, ненавидевшими своих более удачливых коллег, а также заядлыми игроками, терявшими рассудок, когда соседний автомат обрушивался каскадом сорванного джекпота, и, конечно же, сексуально озабоченными юнцами, завидовавшими красавчикам с обложек женских журналов.

То, что Джули ушла из отеля с крупье, одним из этих франтоватых самодовольных умников, само по себе было ужасно. Но теперь дела обстояли как нельзя хуже. Как выяснилось, у этого ублюдка была яхта, этакий плавучий пентхауз, причаленный к развалинам Железного пирса и носивший извращенно- напыщенное название «Боль», о чем возвещали золотые буквы на транце. Как же мастерски он их выследил. Заметив еще в холле, вел через весь Променад вдоль причала, наконец притаился за деревянной