были чисты, как дождь, и я снова вспомнила водопад. Мы не могли вымолвить ни слова. Мы обе представили, что именно в это и превратится Фрида. Мажино нам улыбнулась.

— Вы кого-нибудь ищете?

Я с трудом произнесла:

— Пеколу. Она здесь живет?

— Здесь, но сейчас ее нет. Она пошла на работу к маме, забрать белье.

— Спасибо, мадам. А она вернется?

— Вернется. Ей нужно развесить белье, пока не зайдет солнце.

— А.

— Можете ее подождать. Хотите подняться сюда?

Мы обменялись взглядами. Я снова посмотрела на широкие, цвета корицы, дороги, смыкающиеся в тени ее платья.

— Нет, мадам, — ответила Фрида.

— Ну что ж, — кажется, Мажино заинтересовалась нашей проблемой. — Можете пойти на работу к ее маме, но это у озера.

— Где у озера?

— В большом белом доме с цветочными клумбами.

Мы знали этот дом, нам очень нравились цветочные клумбы, разбитые на белых тачках с закрепленными колесами.

— Это не слишком для вас далеко?

Фрида почесала коленку.

— Почему вы не хотите ее подождать? Можете подняться сюда. Хотите шипучки? — Ее ясные глаза зажглись, на лице была широкая улыбка, так не похожая на сдержанные, натянутые улыбки других взрослых.

Я двинулась к лестнице, но Фрида ответила:

— Нет, мадам, нам нельзя.

Я была поражена ее смелостью и испугана ее предательством. Улыбка исчезла с лица Мажино Лайн.

— Нельзя?

— Да, мадам.

— Нельзя что?

— Входить к вам в дом.

— Почему? — Водопады в ее глазах замерли. — Кто сказал?

— Мама так сказала. Она сказала, что вы погублены.

Водопады обрушились снова. Она поднесла к губам темно-коричневую бутылку и выпила все, что там было. Изящным движением плеча, таким быстрым и незаметным, что в тот момент мы не успели его осознать, лишь вспомнили о нем позже, она швырнула в нас бутылкой прямо через перила. Бутылка упала нам под ноги и прежде, чем мы успели отскочить, их окатила волна коричневых брызг. Мажино положила толстую руку на одну из складок своего живота и расхохоталась. Сперва из ее горла вырывался только неясный низкий звук, а потом возник другой, более сильный и мягкий. Смех, одновременно прекрасный и пугающий. Ее голова склонилась набок, глаза закрылись, огромное тело колыхалось, а смех кружил вокруг, как осенний листопад. Обрывки и завитки ее смеха преследовали нас, пока мы убегали прочь. Наше дыхание перехватило в тот момент, когда сдались и наши ноги. Мы остановились передохнуть у дерева, опершись лбами о скрещенные руки, и я сказала:

— Пошли домой.

Фрида все еще злилась: ей казалось, что она боролась за свою жизнь.

— Нет, мы достанем его сейчас.

— Мы не можем идти к озеру.

— Можем. Пошли.

— Мама нам покажет!

— Ничего! Она может только выпороть нас и все.

Это было правдой. Она бы не убила нас, не стала бы смеяться жутким смехом или швырять бутылки.

Мы пошли по улицам, окруженным деревьями, мимо светло-серых домов, вытянутых, как усталые дамы. Улицы менялись: дома становились все крепче, краска на них была ярче, перила — прямее, а дворы — глубже. Затем пошли кирпичные дома, отстоявшие далеко от улицы; перед ними зеленели дворы, по краям которых росли бархатистые кусты в виде гладких пирамидок или шаров.

Самыми красивыми были дома у озера. Садовая мебель, украшения, окна, сверкающие, словно стекла очков, и ни единого признака жизни. Задние дворы этих домов наклонными зелеными лужайками сбегали к полоске песка, за которой было голубое озеро Эри, простирающееся до самой Канады. Оранжевые облака, плывущие над той частью города, где работал сталелитейный завод, никогда сюда не добирались. Небо здесь всегда было голубым.

Мы дошли до Лейк Шор, городского парка с цветущими розовыми кустами, фонтанами, лужайками для боулинга и столами для пикников. Сейчас тут было пусто, но парк терпеливо ждал чистеньких белых детей, которые хорошо себя ведут, ждал их родителей, которые летом будут играть здесь, у озера, прежде чем быстро и неуверенно спуститься со склона к зовущей воде. Чернокожим не разрешалось сюда заходить, а потому мы любили о нем мечтать.

Прямо перед входом в парк стоял большой белый дом с тачкой, в которой росли цветы. Короткие клинки крокусов скрывали в себе белые бутоны с пурпурными вкраплениями, которые так хотели расцвести первыми, что выносили заморозки и дожди ранней весны. Дорожка была вымощена с рассчитанной хаотичностью, скрывающей хитроумную симметрию. Мы боялись, что нас заметят, и понимали, что нам нельзя здесь находиться, а потому не решились погулять в саду. Мы обошли великолепный дом и оказались на заднем дворе.

Там, на невысоком крыльце, сидела Пекола, одетая в светло-красный свитер и синее платье. Рядом с ней стояла маленькая тележка. Казалось, она обрадовалась, увидев нас.

— Привет!

— Привет.

— Что вы тут делаете? — Она улыбалась, и это было столь редкое зрелище, что я удивилась, насколько приятно мне на нее смотреть.

— Мы тебя искали.

— А кто вам сказал, что я здесь?

— Мажино.

— Кто это?

— Большая толстая женщина, которая живет над вами.

— А, мисс Мэри. Ее зовут мисс Мэри.

— Все называют ее мисс Мажино. Ты не боишься?

— Чего не боюсь?

— Мажино.

Пеколу это очень удивило.

— Почему я должна ее бояться?

— Твоя мама разрешает тебе к ней заходить? И есть из ее тарелок?

— Она не знает, что я захожу. Мисс Мэри хорошая. Они все хорошие.

— Ну да, — сказала я. — Она пыталась нас убить.

— Кто? Мисс Мэри? Да она и пальцем никого не тронет!

— Тогда почему твоя мама не пускает тебя к ней, если она такая хорошая?

— Не знаю. Мама говорит, что она плохая, но они не плохие. Они мне все время что-нибудь дают.

— Что дают?

— Всякое разное: красивые платья, ботинки. У меня сейчас столько ботинок, сколько за всю жизнь не