ВОТКОТЕНОККОТЕНОКМЯУКАЕТИДИПОИГРАЙСДЖЕЙНКОТЕНОКНЕБУДЕТИГРАТЬИГРАТЬИГРАТЬИГРАТЬ

Они приезжают из Мобайла. Из Ньюпорт Ньюс. Из Мариетт. Из Меридиана. Названия этих местечек, произнесенные их устами, навевают мысли о любви. Когда вы спрашиваете, откуда они, они наклоняют головы и отвечают: «Из Мобайла», и вам кажется, будто вас поцеловали. Они произносят «Эйкен», и вы видите, как белая бабочка с рваным крылом порхает над забором. Они говорят «Нагадочес», и вам хочется ответить: «Слушаюсь». Вы не знаете, на что похожи эти городки, вам просто нравится смотреть, как они открывают рот и произносят их названия.

Меридиан. Звуки распахивают окно комнаты, словно первые ноты гимна. Лишь немногие могут произнести имя родного города с такой озорной интонацией. Возможно, потому, что у многих людей просто нет родных городов, а только места, где они родились. Но эти девушки пропитаны духом своей родины, и он никогда их не покинет. Тонкие девушки шоколадного цвета, которые подолгу глядели в заросли остролиста на задних дворах в Меридиане, Мобайле, Эйкене и Батон Руж. Подобно остролисту, они стройные, высокие и спокойные. Их корни глубоки, стебли тверды, и лишь цветок покачивается на ветру. У них глаза людей, которые определяют время по цвету неба. Эти девушки живут в тихих кварталах для чернокожих, где у каждого есть неплохая работа. Где у крыльца качаются на цепях качели. Где трава скошена, где в пыли копается петух, во дворах растут подсолнухи, стоят горшки с геранью, вьется плющ и цветет мать-и-мачеха. Такие девушки покупают арбузы и тыквы с лотка продавца фруктов. На витрине у него доска с указаниями веса в трех углах — 10, 25, 50, и надпись «Льда нет» в четвертом. Эти особенные девушки из Мобайла и Эйкена не похожи на других своих сестер. Они никогда не суетятся, не нервничают и не бывают резкими; у них нет красивых черных шей, тянущихся вверх, словно из невидимых воротников; их взгляд не кусает. Эти шоколадные девушки из Мобайла неторопливо ходят по улицам. Они сладки и просты, как сливочный пирог. Тонкие лодыжки, длинные, стройные ноги. Они моются оранжевым мылом «Бодрость», посыпаются тальком «Букет Кашмира», чистят зубы солью на клочке тряпки и натирают кожу лосьоном «Джергенз». Они пахнут лесом, газетами и ванилью. Они выпрямляют волосы лаком «Персики Дикси», укладывая их на пробор. Вечерами они завивают их на бигуди из коричневой бумаги, оборачивают голову ситцевым платком и ложатся спать, скрестив руки на животе. Они не пьют, не курят и не ругаются; они называют секс «траханьем». В хоре они поют вторым сопрано, и хотя их голоса чистые и сильные, им никогда не петь сольных партий. Они стоят во втором ряду, в белых накрахмаленных блузках и голубых юбках, отливающих от глажки фиолетовым.

Они поступают в окружные колледжи и обычные школы; там их учат добросовестно работать для белого человека: они изучают внутреннюю экономику, чтобы готовить ему еду; педагогику, чтобы учить черных детей послушанию; музыку, чтобы успокаивать усталого хозяина и развлекать его ограниченную душу. Здесь они познают заключительную часть урока, начатого в тех самых уютных домиках с качелями и цветочными горшками: как себя вести. Как заботливо взращивать бережливость, терпение, строгие правила и хорошие манеры. Короче говоря, как избавиться от чувственности. От ужасной чувственности и страстности, от их природы, от горячих проявлений человеческих эмоций.

Когда бы эта чувственность ни проявилась, они уничтожают ее; если она затвердевает, они растворяют ее; если просачивается, расцветает или прилипает, они находят ее и сражаются, пока не победят. Они воюют до конца своей жизни. Чуть более громкий смех, чуть менее четкое произношение, слишком размашистый жест. Они держатся прямо из страха качнуть бедрами слишком фривольно; когда они красят губы, то никогда не закрашивают их целиком, боясь, что те покажутся слишком толстыми; и они отчаянно переживают из-за кончиков своих волос.

У них, кажется, никогда не бывает приятелей, но они всегда замужем. Мужчины определенного типа незаметно следят за ними и прекрасно знают, что если в доме есть такая девушка, они будут спать на выглаженных тяжелым утюгом, прокипяченных белых простынях, сушившихся на кустах можжевельника. Фотографию их матери всегда будут украшать бумажные цветы, а в гостиной будет лежать большая Библия. Они чувствуют себя защищенными. Они знают, что их рабочую одежду заштопают, выстирают и выгладят к понедельнику; их превосходно накрахмаленные воскресные рубашки повесят на прищепках у дверного косяка. Они смотрят на ее руки и знают, что она сделает с бисквитным тестом; они чувствуют запах кофе, жареной ветчины и видят белые дымящиеся гренки с большим куском масла на них. Ее бедра уверяют их в том, что она родит детей легко и безболезненно. И они правы.

Но они не знают того, что эта простая темнокожая девушка будет строить свое гнездо веточка за веточкой, создавая собственный неприкосновенный мир, в котором она будет охранять каждый цветок, сорняк и салфетку даже от него самого. Она молча вернет лампу на то место, куда сама ее когда-то поставила, уберет со стола тарелки в ту же минуту, как будет съеден последний кусок, и вытрет ручку двери после того, как ее коснулись жирные руки. Ее пристального взгляда будет достаточно, чтобы он отправился курить на заднее крыльцо. Дети, случайно закинувшие ей во двор мячик, интуитивно чувствуют, что зайти туда нельзя. Но мужчины таких вещей не понимают. Они не знают и того, что отдаваться им она будет лишь частично, и не без борьбы. Он должен овладевать ею тайком, поднимая край ночной рубашки лишь до пупка. Когда они занимаются любовью, он должен опираться на свои локти якобы для того, чтобы не повредить ее грудь, но на самом деле для того, чтобы ей как можно меньше пришлось его касаться.