— О налете узнали только в шесть часов. В это время происходит смена часовых. Уцелевший часовой рассказал, что на них напали сразу же после полуночи. Он не видел, как налетчики выходили, но полагает, что они пробыли там около пяти минут. Произвели инвентаризацию, на это потребовалось много времени, и менее часа назад командующий базой позвонил мне. Он очень надеялся, что ничего не исчезло, что все обойдется, поэтому не спешил с докладом.

Потра, премьер-министр, выпрямился и презрительно фыркнул.

— Налетчики захватили склад оружия так называемой сверхсекретной военной базы, убили часового, а командующий «надеется, что ничего не пропало». Господи, Кайяр, вы должны наказать его по заслугам.

— Разумеется, он получит все что положено.

Потра вскочил на ноги, неуклюже обогнул стол и подошел почти вплотную к собеседнику.

— Вырвать буркалы и запихать их ему в глотку — вот, что ему положено, Кайяр! Неужели он так и не понял, что случилось? Склад забит оружием, в их распоряжении была вся ночь, а они взяли только два австрийских пластиковых карабина!

Министр обороны снова подавленно закивал.

Потра развернулся и, грузно переваливаясь, близко, нос к носу, подошел к еще одному подчиненному. Им оказался стройный седой мужчина с розеткой ордена Почетного легиона в петлице отлично сшитого пиджака.

— За свою жизнь, Буйо, вы насмотрелись достаточно боев и драк, а на охране и наведении порядка собаку съели. Что вы об этом думаете?

— Если бы я захотел взять банк, — начал Буйо, с сочувствием глядя на Кайяра, — мне бы понадобились пулеметы или что-нибудь подобное, плюющееся металлом. И банковские клерки от страха накладывают в штанишки. Оружие не должно быть похожим на револьверы, пистолеты и тому подобную мелочь. Грабитель просовывает такую штучку в окошко, клерк принимает ее за игрушку и смеется ему в лицо. Вот только если грабитель пристрелит кого-нибудь, тогда он поверит, что это не игрушка.

— Итак, кому тогда могли потребоваться пластиковые карабины? — с ядовитой насмешкой спросил Потра.

— Террористам, разумеется. В первую очередь, я думаю, воздушным пиратам и вообще тем, кому желательно незаметно пронести оружие через детекторы металла. Или снайперам, чтобы убить и скрыться, — добавил он, его губы скривились в презрении профессионального солдата к наемнику.

— Точно, — рявкнул Потра и повернулся к собравшимся. — Итак, что мы имеем? Даниила Брукнера с его головой, оцененной в три миллиона долларов. Он вот-вот появится здесь. Психов де Медема, оскверняющих еврейские могилы по всей Франции. Психов Бухилы, вообразивших, что Франция стала исламской республикой, и действующих соответственно. А еще мы имеем два снайперских карабина самой лучшей в мире конструкции, которые теперь в свободном плавании. — Он с холодной усмешкой оглядел всех по очереди. — Кто из вас считает, что между всем этим не существует никакой связи? — Воцарилось молчание, люди поеживались под колючим взглядом Потра. Премьер громко фыркнул. — Никто? — и впился взглядом в Вадона. — Я думаю, вам лучше бы привести в порядок службу безопасности, — и насмешливо усмехнулся. — Сомневаюсь, что кто-нибудь из вас захочет доложить обо всем этом президенту вместо меня.

Билл еще раз просмотрел растрепанный путеводитель по улицам Парижа, проинструктировал Кельтум, где ей следует искать нужный дом, умолк и взглянул в окно машины. Девушка свернула на узкую улочку, забитую стоявшими в полном беспорядке драндулетами. Именно для таких ситуаций, наверное, и предусмотрены в автомобилях звуковые сигналы.

В этом районе Парижа, в лабиринте улиц, разбегавшихся от бульвара Бельвиль, не было и следа оцепенения и апатии, охвативших почти весь город. Здесь иммигранты из арабских, африканских, азиатских и восточноевропейских стран жили в простодушном неведении о разработанном за последние шестьдесят лет трудовом законодательстве. Владельцы предприятий с потогонной системой и крестные отцы, эксплуатировавшие разносчиков-африканцев, были уверены, что выходные дни для их работников — такое же оскорбление здравого смысла, как и уплата подоходного налога. Условия труда крайне примитивны: кто, кроме них, будет вкалывать за плотно закрытыми звуконепроницаемыми дверьми подпольных мастерских десять часов в день, шесть дней в неделю, пятьдесят две недели и ни на что не жаловаться! А жалобщиков, как правило проживавших в перенаселенных ночлежках, в одно прекрасное утро будили полицейские и требовали предъявить вид на жительство, о котором многие из них и слыхом не слыхивали.

Сегодня летняя жара выгнала их из грязных душных жилищ на улицы подышать сравнительно свежим воздухом. Мужчины сидели на тротуарах перед кафе, пили пиво прямо из бутылок, размахивали руками и смеялись. На крылечках толпились женщины, болтали на дюжине тарабарских диалектов, кормили грудью младенцев и время от времени одергивали подростков, с оглушительным смехом носившихся среди разбитых драндулетов.

Они медленно ехали по мостовой, следом за фургоном, развозившим товары покупателям. Сзади к фургону прицепились и скалили зубы двое мальчишек в грязных теннисках, задравшихся на их мускулистых животах. Билл не обращал внимания на их кривляния и не сводил глаз с витрин, тянувшихся по левой стороне улицы. Обшарпанные лавки или мрачные кабаки, посетители там стояли возле стоек и пили пиво из горлышек бутылок. Вот еще один бар с окнами, забеленными известью на высоту человеческого роста, от чего в помещении было темно, как в подвале. Перед входом на простом деревянном стуле сидел старик с загорелым до черноты дубленым лицом. Его полуприкрытые веками глаза оглядывали улицу. На фасаде было написано краской от руки: «Белград», эта же надпись повторена кириллицей поверх окон. Фургон медленно протискивался в узком пространстве, оставленном ему ощетинившимся антеннами двухместным «мерседесом», который почти полностью загородил дорогу. Кельтум тоже сбросила скорость до минимума. Билл смотрел на белый дымок из выхлопной трубы «мерседеса» и улыбался: шикарный знак отличия вселенского братства сутенеров и торговцев. Оставить ключи в машине — значило оповестить всех соседских угонщиков, чтобы они зря не старались: эта штучка им не по зубам.

Над витринами на веревках, протянутых поперек улицы, сушилось застиранное белье. Там и сям на подоконниках за ржавыми железными решетками боролась за жизнь герань, которую, видно, не часто поливали. Разбитые оконные стекла кое-как держались на месте только благодаря грязной изоляционной ленте.

Фургон поехал быстрее, Кельтум тоже нажала на газ.

— Здесь! — кивком указал Билл.

Девушка посмотрела в том направлении — позолоченными медными буквами по черной плите, висевшей над самым входом в здание, было написано: «Гостиница». С одной стороны парадного располагалась прачечная с сушилкой, из которой высовывалась написанная от руки записка: «Неисправно», а с другой — грязная бакалейная лавка, весь тротуар перед ней был завален коробками из-под фруктов. Проехали гостиницу.

— Вот, — прошептал Билл, не оборачиваясь. — Теперь я знаю, куда мне идти.

— Куда?

— К Тати, — улыбнулся он.

— Когда вы наконец станете серьезным, — недоверчиво оглядев его, произнесла Кельтум.

— А я и так очень серьезный. Мне нужно купить там одежду.

Она раздраженно посмотрела на него, казалось, вот-вот взорвется.

— Вы? Кто вам поверит, что вы одеваетесь у Тати? Вы смеетесь над нами, да?

Он молчал, обдумывая ее реакцию. Магазины Тати, забитые до потолка грошовой одеждой, заводским браком, товарами обанкротившихся мастерских, были известны в третьем мире несравненно больше, чем магазины Кристиана Диора. Чернокожие матери семейств прилетают в Париж из какой-нибудь Гвинеи-Бисау