наклонился к Вадону. — Меры безопасности приняты? Никаких изменений в конструкции ограждения?

— Нет, — покачал головой Вадон.

— Хорошо. — Де Медем совсем навис над Вадоном. — Ничто не мешает вам играть свою роль? А, старина? — И с этими словами он размахнулся и с такой силой ударил Вадона по лицу, что голова министра дернулась в сторону. Со стороны могло показаться, что нежный папаша учит свое чадо уму-разуму.

Ошеломленный таким унижением, Вадон вскочил и набросился на де Медема. Ноздри его раздувались.

— Не смей бить меня, ты, грязная свинья.

Они стояли нос к носу, де Медем не двигался с места, ни один мускул не дрогнул на его лице, губы кривила холодная улыбка. Вадон сжимал кулаки, его противник невозмутимо потягивал виски, держа стакан почти у самого лица министра. Наконец де Медем гнусаво рассмеялся и, покачав головой, отвернулся.

— Это тебе наука, будешь знать, что нельзя желать того, до чего у тебя нос не дорос. Это дает людям власть над тобой. — Он искоса лукаво посмотрел на Вадона. Министр стоял как вкопанный и тяжело дышал. — А теперь убирайся отсюда, мне нужно заканчивать работу. И пусть тебя не волнует американец. Я пущу по его следу своих псов.

Билл приближался к мосту Александра Третьего. Он медленно шел по жаре, обливаясь липким потом, мимо громады Большого дворца с застекленной крышей; вывешенные флаги как-то не вязались с мощными бронзовыми конями и обнаженными до пояса возницами. Слева громоздились баррикады, составленные из темно-серых фургонов, которые перекрывали проспект Франклина Рузвельта в месте его пересечения с Елисейскими полями.

До деловой встречи оставался целый час, и он решил убить время, прогулявшись пешком пару километров до Монпарнаса. Только после дюжины телефонных звонков инспектор Лантье, полицейский, расследовавший самоубийство Ахмеда, согласился побеседовать с Биллом. Бесцеремонный и грубый, даже враждебный, он и не скрывал, что Билл только впустую потратит время. Лишь настойчивость Билла, подогреваемая близостью смерти Сиди Бея, внушила Лантье сочувствие, и он согласился на встречу.

Биллу была понятна позиция полицейского. В таком огромном городе, как Париж, у полиции хватало забот с людьми, погибавшими от рук злоумышленников, самоубийцы же их мало волновали. То, что Ахмед выбрал для своего ухода в мир иной кабинет Вадона, рассматривалось ими как некая странность, а сам факт самоубийства сомнений не вызывал. Вообще-то можно было проявить хоть поверхностный интерес к месту, где все это произошло, но полицейскому, чья карьера была в руках Вадона, рисковать не следовало.

Билл свернул на мост. Сквозь густой туман пробились лучи солнца, и позолоченный купол собора Инвалидов вдруг вспыхнул золотым пламенем. Даже четверть века спустя этот вид вызывал у Билла дрожь восхищения.

Он вспомнил вчерашнюю встречу с Вадоном. Министр был, бесспорно, наделен обаянием, чувством собственного могущества. И все же что-то его определенно угнетало, он был неуравновешен. В бытность свою следователем Билл хорошо усвоил то, что известно каждому полицейскому, судье и адвокату: только очень немногие люди умеют убедительно лгать.

Заявление Вадона, что его знакомство с Ахмедом было шапочным, не выдерживало критики. Эта ложь нарушила его физическое и душевное равновесие, лишила естественности и непринужденности его движения, а улыбку — искренности. В тот же вечер на телеэкранах, когда на него больше не давил пресс неприятных вопросов, он выглядел уверенным в себе и обаятельным. И, хотя мимика и жесты не были достаточно хорошо продуманы, речь свою он произнес просто великолепно, доверительным тоном, взвешивая каждое слово, все в ней было на своем месте и злободневно.

Чем-то здесь припахивало. Вадон был из тех, кому многое приходилось скрывать, но вряд ли ему удастся на этот раз выйти сухим из воды. Было бы интересно продолжать давить на него. Что из этого выйдет?

Билл ступил на левый берег, и в этот момент на мост медленно въехал бронзовый БМВ. Маячивший за тонированным ветровым стеклом водитель что-то говорил в телефонную трубку. Машина доползла до середины моста, а Билл в это время был уже на противоположной стороне. Лавируя в жидком потоке машин, он прошел мимо конечной остановки автобусов Эр-Франс и пересек эспланаду Дома инвалидов. Водитель что-то отрывисто сказал в трубку и бросил ее на рычаг.

Зеленый «рено» с закрытым кузовом свернул на мост и, увеличив скорость, поехал вслед на БМВ. Когда машины поравнялись, водитель «рено» ухмыльнулся и утвердительно кивнул. БМВ медленно съехал с моста и повернул на юг, водитель не спускал глаз с, казалось бы, беззаботно прогуливавшегося Билла.

«Рено» проехал два квартала на юг, свернул налево, на улицу Святого Доминика, и остановился. Двое из сидевших в нем четырех молодых мужчин вышли и направились к ближайшему газетному киоску. Потом вышли остальные двое. Они расстелили на крыше машины карту и сделали вид, что внимательно изучают ее. Водитель БМВ наблюдал, как Билл приближался к «рено». Один из парней повернулся к нему и что-то спросил, показывая на карту. Билл улыбнулся, кивнул, протянул руку, чтобы показать на какую-то точку на карте, и в этот момент первые двое отошли от газетного киоска, один из них занес руку с каким-то предметом, спрятанным внутри свернутого журнала, и изо всех сил ударил им Билла по затылку. Это был тяжелый железный прут, и Билл зашатался. Тотчас же все четверо набросились на него и принялись избивать кулаками и ногами, нанося прямые, быстрые, рассчитанные удары опытных кикбоксеров. Билл рухнул на колени, прикрывая руками лицо, совершенно беспомощный под градом сыпавшихся на него ударов.

Избиение длилось самое большее восемь-девять секунд. Словно по сигналу, все четверо столкнули Билла в канаву, вскочили в машину и умчались. Водитель БМВ остановил машину и с довольной улыбкой наблюдал, как киоскер и туристы бежали толпой на помощь к Биллу.