требовалась гарантия того, что человек, за которым они пришли, был действительно убит.

Он вздрогнул и внимательно посмотрел сначала в одном, а потом в другом направлении коридора.

Зазвонил колокол.

В мертвой тишине коридора его удары звучали неестественно гулко, даже мрачно. Точно это был не звон к заутрене, а траурный набат.

У него сразу напряглись все мышцы. Годами выработанная привычка подавляла волю, заставляла чувствовать себя мотыльком, влекомым на язык пламени. Шесть лет он так послушно следовал зову этого колокола, что даже теперь, сознавая всю меру опасности, испытывал настойчивую потребность подчиниться ему. Вероятно, то же самое чувствовал бы любой монах, решивший в этот вечер назначить себе дополнительный пост и отказавшийся от хлеба с водой. Пройдя через коридор, такой монах без раздумий открыл бы дверь в часовню.

И был бы убит выстрелом из пистолета с глушителем. Выстрел завершил бы то, что не удалось сделать с помощью отравленной еды. Без свидетелей, без заступников. И контрольная пуля в висок: большая красная точка, знак окончания работы.

Этот звон заставил Дрю задрожать от ярости.

Но его значение было очевидным. Если налетчики полагали, что ни один монах не сможет не откликнуться на зов колокола, то сразу после прекращения его ударов должны начаться поиски. Итак, нужно срочно скрываться.

Где? За пределами монастыря? Слишком рискованно. Скорее всего, за монастырем установлено внешнее наблюдение. Итак, он вынужден остаться внутри.

И вновь тот же самый вопрос – где? Когда налетчики не обнаружат его тела, то начнут осматривать каждую комнату и каждый закоулок обители. Даже если он не был основной целью нападения, они явно намеревались убить всех до единого. Ему приходилось допускать, что поиски будут продолжаться до тех пор, пока не наберется нужное число трупов. Правда, он лучше них знал внутреннюю планировку монастыря. Но все равно они должны были действовать решительно и методично. Шансы на удачу были на их стороне.

Хотя… Он лихорадочно думал. Если бы ему удалось убедить их в том, что…

Удары колокола казались все более громкими и гулкими. Он уже спешил в свою келью. Выходя, он по привычке затворил за собой дверь. Но теперь не повторил той ошибки. Мертвая мышь рядом с куском хлеба должна была показать преследователям, что он узнал о подложенном ему яде. Отсутствие тела и дверь – открытая, в отличие от всех других, – должны были убедить их в его бегстве. Они должны были рассредоточить поиски по всему монастырю и предупредить наружных наблюдателей, что он попытается скрыться в лесу. Они должны были нервничать и терять хладнокровие.

Это было его единственным шансом. Бесшумно поднявшись по темной лестнице, он впервые за шесть лет прошел через молельню, не задержавшись для молитвы. Миновав кабинет, оказался в спальне, откуда пробрался в крохотную сумрачную ванную.

Прямо над раковиной в потолке был небольшой люк, за которым начинался скат крыши. Узкое пространство между потолком и крышей служило для теплоизоляции помещения. Чтобы не оставлять следов на керамике, он снял обувь и, держа ее в одной руке, осторожно влез на раковину. Затем свободной рукой нащупал крышку люка и вытолкнул ее наружу. После этого подтянулся на руках, вполз в холодное сырое отверстие, закрыл за собой люк и, вытянувшись, устроился за одной из балок, на досках, проложенных стекловатой. У него учащенно билось сердце, стучало в висках. Ему было душно, и он не мог успокоиться.

Он вспоминал о монастырском братстве.

И о Крошке Стюарте.

Удары колокола смолкли, немота его была зловещей. Он замер и обратился в слух. Он знал, что его преследователи уже покинули часовню. Мелкий дождь превратился в ливень, громко барабанивший по крыше. Дрожа от холода и сырости, он плотнее прижался к скрывавшей его балке. Он ждал.

Ждал и не двигался.

В какой-то момент ему показалось, что он услышал отдаленные, приглушенные звуки. Не голосов, конечно, – налетчики должны были общаться при помощи жестов. Однако им не удалось бы избежать скрипа открываемых дверей и половиц под ногами. Позже, приложив ухо к слою стекловаты, он почти явственно различил крадущиеся шаги человека, пробиравшегося через его кабинет и спальню. Эти звуки могли оказаться плодом его воображения. Тем не менее, он сосредоточил все внимание на невидимой крышке люка, находившегося в нескольких футах от него, и приготовился к тому, что кто-нибудь начнет подниматься на чердак. Он несколько раз облизывал пересохшие губы.

И ждал.

Время тянулось медленно. Как ни велико было нервное напряжение, душный воздух в конце концов разморил его. Он это понял, когда, вздрогнув, открыл глаза и попробовал бороться с дремотой. Проснувшись, он тревожно огляделся и увидел бледные полоски света, пробивавшегося сквозь щели вентиляционной решетки в стене. Утро. Дождь давно перестал стучать по крыше. Стояла тишина. Он не слышал ничего, кроме собственного тяжелого дыхания.

И продолжал ждать. В прошлой жизни ему случалось по пять суток скрываться от погони в джунглях. Тогда он не ел почти ничего, только листья нетоксичных растений, из которых мозг получал необходимые для бодрствования калий и литий. Не доверяя зараженной бактериями воде, целиком зависел от дождевой влаги. Но, по сравнению с джунглями, чердак доставлял ему больше проблем. В августе пребывание здесь было бы вообще невыносимым. В холодном октябре он смог бы продержаться дня три-четыре. А потом из-за отсутствия воды впал бы в забытье.

Все утро он лежал и размышлял. И спиной ощущал дыхание смерти. Трупы, разбросанные внизу, скоро должны были начать разлагаться и смердить. Так же, как и крохотное тельце Стюарта-младшего.

Он до боли наморщил лоб. Ему вспомнилось, что в 1979 году он от отчаяния хотел покончить с собой.