Еще скупо и неласково светит солнце, свистит и неистовствует холодный весенний ветер, не обсохла земля и по лесистым берегам лежат пласты грязного, медленно тающего снега, с грохотом обваливается в реку огромная глыба земли с растущим на ней деревцом и плывет по вспененной и темной вешней воде, а Двина уже запестрела серыми парусами, и на ней началась трудовая жизнь.

Во всех придвинских селениях уже с конца зимы «ладят» карбасы, шняки и другие морские и речные суда, смолят корпус, поправляют мачты, чинят паруса. Плоское дно и неглубокая осадка позволяли Василию Дорофеевичу заводить на зиму свой «новоманерный гукор» в самую Курополку, неподалеку от дома. Гукор, как и все большие поморские суда, поднимали «на городки», или «на костер»; — затягивали на вбитые в реку бревна, чтобы ему не повредило сжатие льдов. Длинный канат, привязанный к самой верхушке грот- мачты, закрепляли на берегу.

По весне гукор спускали на воду. Под киль подводили короткие бревна и тянули канатами судно, заставляя его съехать с «костра». Оно падало с тяжелым шумом, иногда глубоко зачерпнув воду одним из бортов, и потом долго качалось с боку на бок, размахивая тонкими и сухими мачтами. При спуске судна на него непременно заберутся бесстрашные ребятишки, которым любо покачаться на нем в предвкушении славной поездки по морю.

На угоре собирается большая толпа. Женщины громко причитают, как на похоронах. Поморы сумрачно прощаются. Не слышится ни громких песен, ни веселого смеха. Люди едут на трудное дело.

Из рода в род переходило на Севере мастерство морехода. В поморских селах даже женщины и дети хорошо различают направление ветров, для которых существуют свои наименования: «Север» «Полуношник», «Обедник», «Побережник» и т. д. А один из них (зюйд-вест) до сих пор называется по имени и отчеству — «Шелонник Иванович», так как он как бы приносит вести с далекой новгородчины — реки Шелони. Перед домами на высоких местах утверждены «махавки» (флюгеры), но помору часто достаточно посмотреть на течение реки или облака, чтобы вполне оценить погоду.

Совершая далекие морские переходы, русские простые люди накопили запас сведений о природе. Игра морских зверей, крики чаек и поведение их на берегу и на воде — всё служило для помора приметой, по которой он определял погоду, близость берега, приближение бури. Всякий помор знал, например, что ежели весной подымется темное облачко — «стена», то оттуда на другое утро надо ждать ветра. А осенью при закате солнца, когда станет светлее и разорвутся облака, то с той стороны подымется ветер. Отсюда поговорка: «ветер дует весною из темени, а осенью из ясени».

Но поморы полагались не только на приметы и свои непосредственные наблюдения. Еще в допетровское время, отправляясь в далекий путь, они не только полагались на свой опыт, а запасались компасом, который ласково звали «матка», и сложили пословицу: «в море стрелка — не безделка». Наблюдая за этой «стрелкой» в полярных плаваниях, поморы даже подметили, что «на пазорях матка дурит», или, иными словами, что стрелка компаса дрожит и отклоняется во время северных сияний.[43]

С давних времен северяне настойчиво усваивали мореходную науку, знали «Указ, како меряти северную звезду» и умели по положению Лося, Сторожей и Извозчика (т. е. Большой и Малой Медведицы), с помощью известного им «угломерного прибора», находить высоту полюса и широту мест. В 1940–1941 гг. советские полярники нашли у берегов Таймыра, на острове Фаддея, остатки снаряжения русских северных мореходов, погибших здесь в начале XVII века. Среди находок оказались компас, солнечные часы и даже костяные шахматы, за которыми мореходы коротали время во время долгих зимовок.[44]

То же подтверждают иностранцы, как только им пришлось столкнуться с русскими мореходами. Один из участников плавания Баренца Г. де Фер в своем «Дневнике» отметил, что 12 августа 1597 года, когда они встретили русский корабль и пожелали справиться о пути на Канин, то русские мореходы принесли «небольшой морской компас и стали показывать, что Кандинес находится к северо-западу от нас».[45] Позднее голландский географ Николай Витсен, собравший большое число сведений о русском арктическом мореплавании, в своей книге «Северная и Восточная Татария», вышедшей в 1692 году в Амстердаме, отмечал, что русским поморам для того, чтобы добраться до устья Лены, приходится «постоянно пользоваться компасом и лотом вследствие многочисленных отмелей». [46]

Бесстрашные русские мореходы, которые умели достигать берегов Новой Земли и Груманта (Шпицбергена), были опытными штурманами и навигаторами. Многовековой поморский опыт закреплялся в особых записях, которые вели для своих нужд промышленники и мореходы. Так возникли своеобразные народные «лоции», содержавшие то краткое, то более подробное описание «хода» (различных курсов) судов вдоль Летнего, Зимнего, Карельского и Терского берегов Белого моря, и в «Кандалаху-губу», и на Мезень, и к устью Печоры, и на «Мурманско», к берегам «Норвеги», и обратно, «в Русь идучи». Это были маленькие рукописные тетрадки в четверку, а то и восьмушку листа, переплетенные для сохранности в кожу.

В лоции заносилось всё, что встречалось помору в его долгом и трудном пути на море. Они указывали румбы и отмечали расстояния в верстах между различными пунктами по пути следования судна, напоминали об опасностях, перечисляя встречающиеся на пути каменистые корги и луды, скрытые подводные камни, или «потайники», присутствие которых не выдают буруны, содержали сведения о морских течениях, что «вода по салмы (проливу — A.M.) ходит быстро», или что «меж островов вода мырит» (идет с большой быстротой), или что надо остерегаться «сувоя», образовавшегося от двух встречных течений, наконец, сообщали о различных приметах на берегу, к числу которых относились не только скалы («камени»), возвышенности, леса, но и установленные самими мореходами опознавательные знаки — столбы, гурьи и кресты, свидетельствующие о былых бедах и крушениях в вечное предостережение другим.

Поморские лоции описывали заходы в устья рек и возможные стоянки на то время, когда «несхожие ветры падут» или «начнет заводиться ветер противняк», указывали морские глубины для различных мест, что, например, «в куйпогу» (во время отлива) заход в какую-либо бухту «поскуднее сажени», а «при воде» (приливе) «будет глуби и грузной лодьи».

Сызмальства привык Михайло Ломоносов разделять труды и опасности морского промысла. По словам первой академической биографии Ломоносова, отец «начал брать его от десяти до шестнадцатилетнего возраста с собою каждое лето и каждую осень на рыбные ловли в Белое и Северное моря». Возможно, Василий Ломоносов взял с собой сына в первое же плавание на новопостроенном гукоре, так как на таком большом судне дороги были лишние руки.

Мальчиков, приучающихся к морскому и промысловому делу, на Севере нередко брали с собой на суда и в еще более раннем возрасте — лет с семи-восьми. Они не получали доли в улове, а только кормились возле «трапезы» большаков. Оттого-то их и прозвали «зуйками», по имени маленьких чаек, кишмя кишевших возле становищ и подбиравших всё, что ни подвернется, из отбросов. На зуйков возлагали большую часть трудного и хлопотливого обслуживания всего промыслового быта. На корабле зуйки несли всю работу, которая поручалась юнгам на парусниках, на берегу они чистили посуду, носили воду, помогали приводить в порядок снасти, отбирали рыбу, были вечно на побегушках.

Первая поездка на промыслы должна была произвести сильное впечатление на смышленого и любознательного мальчика. Судно Ломоносовых называлось «Чайка». И оно оправдывало свое название, когда, распустив все паруса, стремительно летело вниз по реке навстречу морю. Упрямо выгнувшиеся под ветром четырехугольные паруса на мачтах, острый «блинд» на длинном, выдавшемся вперед бушприте и небольшие веселые кливера придавали ему горделивый и нарядный вид.

Вся жизнь на Двине тянется к морю, дышит морем. Да и до моря отсюда, по-здешнему, — рукой подать. Что стоило дойти до него из Холмогор по полой вешней воде вместе с последними уплывающими в