Любой человек, впервые входящий в Папин кабинет, даже если был предварительно наслышан о том, что здесь увидит, все-таки испытывал легкий шок. Переступив через порог, посетитель замирал, ему хотелось протереть глаза. То, куда он попадал, вряд ли можно было назвать кабинетом. То есть вообще как бы и не помещение. Эффект был необычайным. Вы словно оказывались в волшебной сказке, — точнее, в объятиях благодатной природы. Перед вами голубело и плескалось самое настоящее лесное озеро. Чистый воздух, лесные ароматы, нежный ветерок. Как будто вы переступили порог четвертого измерения.

Я и сам до сих пор испытывал нечто подобное. Во всяком случае, бессознательно верил в реальность интерьера зала, сравнимого по своим размерам разве что с большой спортивной ареной. Впрочем, тут не было никакой преднамеренно устроенной фантасмагории. При всем своем сугубом практицизме, Папа был в своем роде изрядный оригинал.

Даже я не разбирался в тонкостях деталей и технических ухищрениях, при помощи которых удалось достичь эффекта подобной натуральности. Во всяком случае озерцо действительно было настоящее, хотя и рукотворное. Лес по берегам, а также небо над головой являлись безусловно иллюзорными, созданными при помощи хитроумной системы зеркал, голографических панно и специальной подсветки, которая прекрасно имитировала вечернюю или утреннюю зорьку, ясный летний полдень или осенний вечер. В зависимости от времени года и суток поверхность озера то сверкала жаркими летними бликами, то по воде стелился туман, а то озеро покрывалась тонким, ломким ледком. Солнце и луна сменяли друг друга как положено. Ели, сосны, ивы на берегу, как и сам песчаный бережок с осокой и камышами, были, впрочем, натуральными… Впрочем, поручиться не могу. Чириканье пташек, стрекот цикад и кузнечиков, свист стрекоз, шелест листвы — все это по мере надобности. Мне лично всегда хотелось подплыть поближе к растительности, сорвать торчащую из воды камышинку или поковырять ногтем чешуйчатую кору плакучей ивы — убедиться в их реальности. Тем более что лодка стояла пришвартованная тут же у берега. Просто как-то случая не представлялось. Но мне было доподлинно известно, что вода здесь чистая, как в озере Байкал. Она круглосуточно прокачивалась сквозь особые серебряные фильтры и ионизировалась. Ее можно было пить, не то что купаться. Но лично мне, повторяю, случая не представлялось.

Папа использовал это помещение исключительно в деловых целях, а развлекаться предпочитал в других местах. Таких заповедных искусственных озер на территории Москвы было несколько. В том числе с условиями, специально приспособленными для развлечений. Пусть до абсурда экстравагантный, но здесь, тем не менее, действительно размещался служебный кабинет Папы.

Непосредственно от порога и далее были проложены добротные деревянные мостки, которые тянулись аж до самой середины озера, а посередине озера был небольшой островок. Аккуратно подстриженные трава и кусты. На островке — выстроен небольшой бревенчатый домик из трех комнат, по виду деревенский, в котором однако имелись ультрасовременные приспособления, обеспечивающие все условия для работы и всякий мыслимый комфорт. В этой избушке, собственно, и располагался кабинет Папы. С модной, но строгой офисной мебелью, со средствами связи и, конечно, с объемистым сейфом. Кстати, сейф имелся и во всех прошлых служебных кабинетах Папы. Это я хорошо помнил, ведь кое-что из этих сейфов перепадало и мне. Папа не то чтобы любил, но считал удобным, надежным и, видимо, вдохновляющим, чтобы живые деньги проходили непосредственно через его руки. Он их никак не презирал. Даже при изрядном штате кассиров, бухгалтеров, всевозможных кредитных карточках и прочих безналичных ухищрениях, он суеверно утверждал, что наличность дает ощущение непосредственного дела и стимулирует определенный душевный тонус.

Дом на озере был для Папы, конечно, своего рода символом. Хотя сам он этого, пожалуй, мог и не осознавать. Учитывая принцип, по которому Папа формировал окружающий мир, даже в мелочах, у него явно прослеживались стремление и склонность обособиться и изолироваться. Покойный доктор не был психиатром, но весьма точно подмечал подобные особенности его характера. Не думаю, что эти черты свидетельствовали о каком-то особом, патологичном строе Папиной души. В конце концов я тоже всегда стремился создать собственный и, в какой-то мере, замкнутый мир: взять хоть саму идею Москвы. Другое дело — антураж. Именно по распоряжению Папы наша московская домовая церковь приобрела вид почти сельского храма. В Деревне Папа отделал особняк с вызывающим морским шиком, наводящим на мысль о «Титанике», а свой персональный флигель превратил в картинный охотничий домик, набитый фальшивыми трофеями. Не говоря уж об уединенном семейном кладбище, устроенном с такой тщательностью и основательностью.

У Папы, надо отдать ему должное, всегда присутствовала своего рода зародышевая эстетика — явная тяга к природе и провинции, к идиллии и гармонии. И свой фантастический служебный кабинет, запрятанный в недрах московской резиденции Фирмы и исполненный в виде домика на озере, Папа, по-видимому, стилизовал в соответствии с конкретными детскими воспоминаниями и грезами о малой Родине. Кстати, на противоположном берегу искусственного водоема за плакучими ивами как бы на дальнем пригорке, виднелась небольшая пасека с рядами темных аккуратных ульев…

Таким образом налицо был, с одной стороны, вселенский размах, а с другой, стремление придать всему царственную скромность. Не банальная блажь какого-нибудь толстосума. Почти аскетизм. Избушка на озере — своего рода домик царя Петра. Не хватало лишь самодельного токарного станка и микроскопа. Впрочем, учитывая, что Папа не считал для себя зазорным просиживать часами за персональным компьютером, отслеживая мельчайшие коммерческие операции, а также, в отдельных случаях, самолично отсчитывать пачки червонцев, извлеченные из кабинетного сейфа, — словом, учитывая все это, можно сказать, что он в своем деле тоже совмещал в одном лице должности простого матроса, шкипера и адмирала. Приближенные и подчиненные обязаны были это чувствовать и ценить.