Некоторые здания, а также изящные высотные эстакады частично обрушились. Фасады, выполненные сплошь из стеклянный блоков, рассыпались при первых же разрывах вакуумных снарядов, и теперь напоминали уродливое нагромождение вулканических скал. Особенно пострадал Центральный сектор.
Шатровый Дворец был охвачен огнем сразу с нескольких сторон. Из окон верхних этажей валил черный пречерный дым. Он был даже чернее черного ночного неба. Очереди трассирующих пуль входили в клубы дыма, прерывались, словно огненный пунктир, чтобы выйти и продолжиться в небе с другой стороны. Молодая дубовая роща, кольцом опоясывавшая Дворец, была частично выдавлена танками, частично обуглена или обожжена залпами огнеметов. Ветки горели, как сухая солома.
С заднего крыльца «голубые ленты», помогая себе автоматами, вытаскивали из здания каких то людей, которые держали руки на затылках. Как бы сортируя они расталкивали людей на две кучи.
У самого моего лица как будто пронесся огненный вихрь. Трассирующая пуля ударилась рядом в гранитную стену и осыпала меня жгучими искрами. Я запоздало пригнулся. Еще несколько пуль словно невидимый отбойный молоток разнесли в крошку бетонный бордюр буквально в метре от меня. На этот раз я плюхнулся прямо на мостовую и покатился за ближайшую скамейку и живую изгородь. Затем, прячась за гранитный парапет, я стал пробираться дальше. То ползком, то на четвереньках подобрался к главном подъезду. От высоких резных дверей остались одни петли. Из под притолоки валил черный дым. Все внутри озарялось пламенем и сумасшедшим светом шипящих на полу зажигалок.
Для чего мне понадобилось пробираться туда? Неужели так важно было увидеть своими глазами, как гибнет в огне это великолепное сооружение? Сколько чудес света было бестрепетно уничтожено за человеческую историю!
Изумительного лазурного неба — потолка в Главном зале — уже не существовало. Высоко вверху торчали, словно переломанные ребра, балки и арматура. Прекрасный прозрачный пол, подобный тому, что был когда то в соломоновом дворце, являл собой какой то чудовищный марсианский ландшафт с красновато тлеющими грудами и зияющими дымящимися пробоинами. Кое где еще сохранились отдельные фрагменты несравненной диорамы. Светлые лики коробились с ужасающей быстротой, превращаясь в гадкие черные лохмотья. Фигуры, расположенные в верхних ярусах, пылали словно облитые смолой. Я заставил себя усмехнуться. Я полез в карман и, достав свою красивую пластиковую карточку почетного гражданина, зачем то принялся рвать ее, помогая себе зубами, яростно выплевывая кусочки пластика.
Удивительное дело! В эти минуты я не ощущал леденящего ужаса, отчаяния или чего-нибудь в этом роде. Но я почувствовал, как за моей спиной появилась она, смерть. Это было до пронзительности просто: я понимал, что мне нужно выбираться отсюда, вообще выбираться из Москвы, но, в то же время, я знал, что нет, я никуда не смогу выбраться. Я сел около входа, прислонившись спиной к стене.
«То, что происходит сейчас со мной, — пронеслось у меня в голове, — и есть то самое ОНО НИЧТО…» Приблизившееся и реальное, независимо оттого, укладывается это у меня в голове или нет.
Меня поразила абсолютная моя беспомощность перед тем, что свершалось.
Почти удивление.
И безмерный ужас.
Чувство росло, вытесняло все прочие чувства. Свершающееся не содержало в себе ничего незнаемого. Было даже до странности знакомое, почти родное. Как будто я всю жизнь только и делал, что следил за его приближением, но при помощи воображения малодушно отодвигал в абстрактную бесконечность.
Нет, я не потерял сознания. По крайней мере, не совсем потерял его.
Вот как это было. Будто кто то незаметно обнял меня сзади. Положил руку на мое сердце, и оно сделалось каменным. Необычайно тяжелым. Положил ладонь мне на темя, и моя голова стала каменеть. Стиснул меня сзади за плечи… И я не мог пошевелиться.
Прокатились, подскакивая и бесшумно сталкиваясь, громадные черные шары. Я только поводил глазами туда сюда, словно видел себя из какого то другого пространства. Странное, несгоняемое выражение было на моем лице. Не лицо, а маска.
Правая рука еще действовала. Я потрогал ею свою левую руку, пальцы на которой были сведены судорогой. Та рука была уже не моя. Тогда я принялся яростно растирать ладонью грудь, предплечье, словно еще мог их оживить… Мой бедный разум не мог, конечно, постичь этой неизбежности. Я продолжал поводить глазами из стороны в сторону, но справа, слева, вверху и внизу сделалось очень черно. Оставалось небольшое зримое пространство прямо передо мной — словно окошко, оставленное для того, чтобы я наконец увидел ту, чье прикосновение превратит меня в неодушевленный предмет. И я не мог отвести взгляда. Я был принужден увидеть, как она появиться передо мной…
Я уже говорил, что непрерывность происходящего была нарушена. Как будто быстро быстро перелистывали большую книгу. Несколько страниц, потом еще несколько страниц. Потом вдруг раскрылась яркая цветная вставка, иллюстрация. Очень красивая картинка. Я успел хорошо ее рассмотреть. Дорога шла прямо через просторную дубовую рощу: из сумрака к абсолютному полуденному свету. Шумела зеленая листва. За кряжистыми могучими дубами виднелась сверкающая на солнце синяя вода. Я шел к людям, которые ждали меня там, где начиналась полоса света. Люди стояли плечом к плечу. Женщины, мужчины — такие разные. Лица одних казались мне необычайно родными, знакомыми, но, в то же время, как будто совершенно чужими; других людей я не знал, вероятно потому что они ушли задолго до моего рождения. И вот теперь я мог увидеть их всех всех. У меня обрывалось дыхание… Вероятно, это и был рай. Видение рая. Еще один полдень. Но его свет не грел, его зелень не прельщала, его красота не манила. Я не хотел туда.
Сколько прошло времени? День… или несколько дней? Увы, я никак не припомню, как оказался среди эвакуантов, которых рассаживали по микроавтобусам, припаркованным в одном из дворов где то в Городе. Мне помогли усесться на переднее сиденье. Должно быть, со мной приключилось то, что в старину называли сильнейшей нервной горячкой.
Автобусы мчались по Кутузовскому проспекту. Я смотрел в зеркало заднего обзора. Некогда сверкавший великолепием мегаполис теперь напоминал нагромождение вулканических пород. Остовы небоскребов были окутаны клубами тяжелого черного дыма. Несмотря на прекрасную погоду, столица казалась мрачной, словно был не яркий конец мая, а глухая серая осень.
Еще помню забитую военной техникой трассу. Невероятное количество танков, колесных бронемашин, грузовиков, бэтээров. Кажется, я не видел ни одного человека в гражданском — одни камуфляжи. На этот раз бойцы не показались мне румяными и юными. Их бескровные жесткие лица были словно вырезаны по одному трафарету. Кое где виднелись флажки России. Во мне шевельнулось что то вроде осознания: стало быть, наши все таки победили… Какие наши и какой ценой — другие вопросы.
Военные стояли по всему узкому подмосковному шоссе, которое вело к громадной территории государственного заказника — к правительственному коттеджному поселку, к Деревне. Хороший свежий лес. По обеим сторонам потянулись бетонные заборы, вдоль которых тоже было выставлено усиленное оцепление. Въезд на территорию заказника, разметавшегося на несколько сотен гектаров, всегда был несколько утомителен, так как был устроен в виде своеобразной извилистой бетонной кишки дороги, запущенной внутрь самой территории и оканчивавшейся воротами через один два километра.
Пока мы стояли за воротами в отстойнике, где должен был происходить обязательный обыск досмотр, я снова почувствовал себя плохо и перестал фокусировать окружающий мир. Он стал мне безразличен.
На этот раз приступ не вызвал у меня мистического удивления — только животный страх и мучительное ожидание низвержения в пропасть. Я даже зажмурил глаза, как будто это могло предотвратить видение рая. Снова произошло что то вроде перелистывания огромной книги, но на этот раз обошлось без красивых иллюстраций. Я ощутил во рту какие то таблетки и проглотил их, не чувствуя никакого вкуса. Не так уж долго это длилось. Каких-нибудь несколько минут. Когда я открыл глаза, автобус всего лишь выезжал из отстойника. Я снова находился в реальном мире. В зеркале заднего обзора отражались плавно
