«Я была свидетелем событий в Грозном, в частности, в поселке Новые Алды с сентября 1999 года по февраль 2000 года.

До 5 февраля 2000 года люди здесь гибли под бомбами, от осколочных ранений. Я свидетельствую: именно «работа» российской авиации доводила хронических больных стариков до инфарктов и инсультов. Люди здесь умирали от пневмонии, они месяцами сидели в сырых подвалах, вследствие чего и гибли. Всего в течение двух месяцев до 5 февраля были нами похоронены 75 человек.

4 февраля, когда люди вышли из подвалов, ходили по дворам, кололи дрова, прибежала девушка с «Окружной» [близлежащий район Грозного] и говорит: «Солдаты идут к вам, я их направила кружным путем, вокруг болота». Я успела предупредить несколько семей. Чтобы солдаты от страха не начали стрелять, я говорила: «По дворам не ходите, по-чеченски не кричите, детей не зовите — еще подумают, что кого-то предупреждаете».

Когда первая группа солдат — разведка — появилась на нашей улице, мой отец, брат и я стояли перед воротами дома. Они идут молча мимо нас, и тут отец мой сказал: «А где ваше «Здравствуйте»?!» Командир их остановился и говорит: «Извини. Здравствуй, старик». Тут из группы выскочил какой-то маленький, подбежал к брату, сдергивает у него одежду с плеча, смотрит, — нет ли следов от ношения оружия. Смешно! Если бы он был боевиком, разве вышел бы сам?

Они нам сказали: «Завтра близко к подвалам не подходите. Вот за нами придут настоящие крутые». Мы толком и не поняли, что нас хотят предупредить.

5 февраля около 12 часов дня я услышала на улице первые выстрелы. Мы с отцом вышли и увидели, как солдаты поджигают дома. Наш сосед чинил крышу, и я услышала, как солдат говорит: «Смотри, Дим, дурак крышу делает», а тот в ответ: «Сними его». Солдат поднял автомат, хотел выстрелить. Я крикнула: «Не стреляй! Он глухой!» Солдат повернулся и выпустил очередь поверх наших голов.

Тут за нами вышел мой брат, 1975 года рождения, и мы пошли навстречу этим фашистам. Первое, что они крикнули: «Отмечай им, Серый, зеленкой лбы, чтобы стрелять удобнее было». Брату сразу же приставили автомат и спросили: «В боях участие принимал?» Брат ответил, что нет, тогда они стали избивать его.

На случай, если насиловать будут, я заранее привязала к себе гранату (ее можно было выменять на четыре пачки сигарет «Прима»).

Нам приказали собраться на перекрестке. Я собрала людей с нашей улицы, чтобы всем быть вместе. Только в нашем маленьком переулке детей до 15 лет было десять человек, самому младшему — всего два года. Солдаты опять начали проверять паспорта, один говорит: «Выселять вас будем. Вам коридор, сволочи, давали!?» Все это сопровождалось нецензурной бранью.

Солдат, проверяя мою сумку, увидел там медикаменты и тонометр. Он спросил, кем я работаю. Я ответила: «Медсестрой». Меня подвели к командиру. Он говорил с кем-то по маленькой рации, в ответ на какое-то сообщение начал кричать в нее: «Вы что там, все с ума посходили?!» — далее нецензурно. Неподалеку раздавалась стрельба. Оттуда подбежал огромного роста мужчина в форме, наклонился к командиру, стал что-то говорить, командир в ответ кричал… Было видно, что они сильно возбуждены.

Я боялась, что они, не разобравшись, начнут вокруг стрелять, и чтобы их успокоить, сказала: «Вы не бойтесь, тут некому в вас стрелять, если вы сами друг в друга не начнете». В ответ он сказал: «Если только кто-нибудь выстрелит мне в спину или в кого-нибудь попадут, я всех тут положу, никого не пожалею!»

В это время на скорости подъехал БТР, командир опять начал по рации с кем-то говорить, потом подошел ко мне. Брат выскочил вперед, закрывая меня, но тот говорит: «Я не трону, не бойся. Ты — медработник. Организуй как можно скорее захоронение убитых. Тут ребята в запарке ваших стариков уложили».

Только я отошла от перекрестка, снова раздались выстрелы. Женщины закричали: «Ася, Руслан ранен, перевяжи его!» Руслан Эльсаев (возраст — 40 лет) после проверки стоял около своего дома, курил. Двое солдат без всякой причины выстрелили в него, одна пуля прошла навылет через легкое, в двух сантиметрах от сердца, другая — попала в руку. Мне чудом удалось остановить кровотечение, но ему срочно была нужна квалифицированная помощь хирурга. Но показать его русским было все равно что убить.

Мы с братом снова вышли на улицу и снова услышали дикие крики: соседка Румиса ведет девочку. Это была девятилетняя Лейла, дочь Кайпы, беженки из села Джалка. Кайпу я несколько месяцев знала, тихая такая женщина. Они жили у Сугаипова Авалу вместе с еще двумя мужчинами — беженцами из Грозного. Лейла в истерике падала, каталась по земле, хохотала и кричала по-чеченски и по-русски: «Маму мою убили!» Брат взял ее на руки, отнес к нам домой, я вколола ей транквилизатор. Она не успокаивалась, кричала, и мы облили ее водой — с трудом успокоили.

Когда я кончила оказывать ей помощь, солдаты уже ушли с нашей улицы. Я побежала во двор Сугаипова там лежала Кайпа в луже крови, от которой на морозе еще пар шел. Я хотела поднять ее, а она разваливается, кусок черепа отваливается наверное, очередь из ручного пулемета перерезала ее… Рядом во дворе двое мужчин лежат, у обоих громадные дырки в голове, видимо, в упор стреляли. Дом уже горел, задние комнаты, в первой же горел убитый Авалу. Видимо, на него вылили какую-то горючую жидкость и подожгли. Я подтащила сорокалитровую флягу с водой, не знаю, как подняла, вылила воду. Честно говоря, я не хотела видеть тело Авалу, пусть лучше в памяти останется живой — исключительно добрый был человек. Прибежали соседи, тоже стали тушить пожар. Двенадцатилетний Магомед ходил по двору, повторял: «Зачем они это сделали?!» От запаха крови просто было невыносимо…

Я обратно побежала по центральной улице, там могли в любую минуту выстрелить, нужно было дворами передвигаться. Я увидела Гайтаева Магомеда — он был инвалид, в молодости в аварию попал, у него носа не было, он специальные очки носил. Он лежит, ему прострелили голову и грудь, а эти очки висят на заборе.

Российские солдаты добивали моих больных, раненых мирных людей, стариков и женщин. Лема Ахтаев, 1968 года рождения, чудом остался жив, когда 11 января из миномета попали в их дом — тогда убило троих, а его тяжело ранило. Я его лечила до 5 февраля — в тот день его и другого моего соседа, Ахматова Ису, 1950 года рождения, сожгли. Мы нашли потом кости, собрали их в кастрюлю. И любая комиссия, любая экспертиза может доказать, что это человеческие кости, человеческие ДНК. Но никому дела нет до этих костей, до этих убитых. Первое, что их интересовало, похоронили ли мы убитых.

Был сожжен также Байгираев Шамхан, его забрали из дома. Российские солдаты зверски убили 80- летнюю Ахматову Ракият [вероятно присутствует в списке HRW (правозащитная организация Human Rights Watch. О.М.) как Ахмадова Рахаш], которую сначала ранили, а потом лежачую добили. Она кричала: «Не стреляйте!» Этому есть свидетели.

Эльмурзаев Рамзан [вероятно в списке HRW присутствует как Экмурзаев Рамзан], 1967 года рождения, инвалид, был ранен 5 февраля днем, а потом ночью умер от перитонита. Братьев Идиговых заставили спуститься в подвал и забросали гранатами. Один остался в живых, другого разорвало на куски [есть в списке HRW].

Гайтаев Магомед [есть в списке HRW] убит возле своих ворот. Всех невозможно перечислить… Всего в тот день мы не досчитались 114 человек, найдено 82 трупа».

…Если кто-то думает, что чеченцы когда-нибудь забудут и простят русским эти подвиги, тот сильно ошибается. Я полагаю, что прощения не будет и через тысячу лет. На административных картах Чечня еще долго может оставаться в составе России, но в сознании ее, Чечни, жителей, переживших все эти ужасы, она, конечно, давно уже вне этих границ.

…Интересно, где сегодня все эти «Димы», «Серые», получившие в Чечне «боевую закалку»? Не исключено, что служат в милиции (там такие нужны), офицерами в армии (убивают и калечат новобранцев)… Или примкнули к «браткам»… Тысячи прошли в Чечне эту школу первобытного варварства, этот конвейер подготовки садистов и убийц.

…И еще одно. Так сказать, к портрету много раз упомянутого в этой книге г-на Доренко. Аккурат через неделю после резни в Новых Алдах, 12 февраля 2002 года, телекиллер произнес в эфире такой цинично-кощунственный текст:

В одном из разговоров с военными в Чечне я однажды посетовал, что, дескать, ужасно дорого стоят снаряды и бомбы, что работа артиллерии и авиации стоит нам очень дорого. «Совсем нет, раскрыли мне глаза военные, колоссальное количество снарядов скопилось на складах. Их утилизация и уничтожение серьезная проблема».