октября я уговаривал его посвятить себя скорее не государственным, а тазобедренным заботам. Как видите, Евгений Максимович у нас упрямец и раздумывал над моим предложением аж до февраля. Три с лишним месяца упущены понапрасну (в тазобедренном смысле, я имею в виду). Но в конце концов послушался. И то хорошо.

Между тем, грязная война в Чечне, возобновленная Путиным, продолжалась. Продолжалась при одобрении и поддержке большинства российского населения. Мы помним: по опросам Фонда 'Общественное мнение', в ноябре и декабре в пользу войны высказывались, соответственно, 65 и 69 процентов граждан. Аналогичный опрос Фонд провел еще раз -- 15 января 2000 года. Процент сторонников войны 'до победного конца' и противников любых переговоров остался примерно на том же уровне.

Что удивительно, чаще других такое мнение высказывали жители Москвы и Санкт-Петербурга, люди с высшим образованием... И еще: наряду с теми, кто голосовал на выборах за жириновцев и 'Единство', -- сторонники Союза правых сил.

Как и осенью, две трети опрошенных высказались за то, чтобы российские войска продолжали двигаться все дальше и дальше вглубь Чечни.

Существует множество свидетельств о том, что тогда происходило в Чечне. Вот свидетельство тридцатидвухлетней жительницы поселка Новые Алды медсестры Асет Чадаевой (в записи сотрудников 'Мемориала'):

'Я была свидетелем событий в Грозном, в частности, в поселке Новые Алды с сентября 1999 года по февраль 2000 года.

До 5 февраля 2000 года люди здесь гибли под бомбами, от осколочных ранений. Я свидетельствую: именно 'работа' российской авиации доводила хронических больных стариков до инфарктов и инсультов. Люди здесь умирали от пневмонии, они месяцами сидели в сырых подвалах, вследствие чего и гибли. Всего в течение двух месяцев до 5 февраля были нами похоронены 75 человек.

4 февраля, когда люди вышли из подвалов, ходили по дворам, кололи дрова, прибежала девушка с 'Окружной' [близлежащий район Грозного] и говорит: 'Солдаты идут к вам, я их направила кружным путем, вокруг болота'. Я успела предупредить несколько семей. Чтобы солдаты от страха не начали стрелять, я говорила: 'По дворам не ходите, по-чеченски не кричите, детей не зовите -- еще подумают, что кого-то предупреждаете'.

Когда первая группа солдат -- разведка -- появилась на нашей улице, мой отец, брат и я стояли перед воротами дома. Они идут молча мимо нас, и тут отец мой сказал: 'А где ваше 'Здравствуйте'?!' Командир их остановился и говорит: 'Извини. Здравствуй, старик'. Тут из группы выскочил какой-то маленький, подбежал к брату, сдергивает у него одежду с плеча, смотрит, -- нет ли следов от ношения оружия. Смешно! Если бы он был боевиком, разве вышел бы сам?

Они нам сказали: 'Завтра близко к подвалам не подходите. Вот за нами придут настоящие крутые'. Мы толком и не поняли, что нас хотят предупредить.

5 февраля около 12 часов дня я услышала на улице первые выстрелы. Мы с отцом вышли и увидели, как солдаты поджигают дома. Наш сосед чинил крышу, и я услышала, как солдат говорит: 'Смотри, Дим, дурак крышу делает', -- а тот в ответ: 'Сними его'. Солдат поднял автомат, хотел выстрелить. Я крикнула: «Не стреляй! Он глухой!» Солдат повернулся и выпустил очередь поверх наших голов.

Тут за нами вышел мой брат, 1975 года рождения, и мы пошли навстречу этим фашистам. Первое, что они крикнули: 'Отмечай им, Серый, зеленкой лбы, чтобы стрелять удобнее было'. Брату сразу же приставили автомат и спросили: 'В боях участие принимал?' Брат ответил, что нет, -- тогда они стали избивать его.

На случай, если насиловать будут, я заранее привязала к себе гранату (ее можно было выменять на четыре пачки сигарет 'Прима').

Нам приказали собраться на перекрестке. Я собрала людей с нашей улицы, чтобы всем быть вместе. Только в нашем маленьком переулке детей до 15 лет было десять человек, самому младшему -- всего два года. Солдаты опять начали проверять паспорта, один говорит: 'Выселять вас будем. Вам коридор, сволочи, давали!?' Все это сопровождалось нецензурной бранью.

Солдат, проверяя мою сумку, увидел там медикаменты и тонометр. Он спросил, кем я работаю. Я ответила: 'Медсестрой'. Меня подвели к командиру. Он говорил с кем-то по маленькой рации, в ответ на какое-то сообщение начал кричать в нее: 'Вы что там, все с ума посходили?!' -- далее нецензурно. Неподалеку раздавалась стрельба. Оттуда подбежал огромного роста мужчина в форме, наклонился к командиру, стал что-то говорить, командир в ответ кричал… Было видно, что они сильно возбуждены.

Я боялась, что они, не разобравшись, начнут вокруг стрелять, и чтобы их успокоить, сказала: 'Вы не бойтесь, тут некому в вас стрелять, если вы сами друг в друга не начнете'. В ответ он сказал: 'Если только кто-нибудь выстрелит мне в спину или в кого-нибудь попадут, я всех тут положу, никого не пожалею!'

В это время на скорости подъехал БТР, командир опять начал по рации с кем-то говорить, потом подошел ко мне. Брат выскочил вперед, закрывая меня, но тот говорит: 'Я не трону, не бойся. Ты -- медработник. Организуй как можно скорее захоронение убитых. Тут ребята в запарке ваших стариков уложили'.

Только я отошла от перекрестка, снова раздались выстрелы. Женщины закричали: 'Ася, Руслан ранен, перевяжи его!' Руслан Эльсаев (возраст -- 40 лет) после проверки стоял около своего дома, курил. Двое солдат без всякой причины выстрелили в него, одна пуля прошла навылет через легкое, в двух сантиметрах от сердца, другая -- попала в руку. Мне чудом удалось остановить кровотечение, но ему срочно была нужна квалифицированная помощь хирурга. Но показать его русским было все равно что убить.

Мы с братом снова вышли на улицу и снова услышали дикие крики: соседка Румиса ведет девочку. Это была девятилетняя Лейла, дочь Кайпы, беженки из села Джалка. Кайпу я несколько месяцев знала, тихая такая женщина. Они жили у Сугаипова Авалу вместе с еще двумя мужчинами -- беженцами из Грозного. Лейла в истерике падала, каталась по земле, хохотала и кричала по-чеченски и по-русски: 'Маму мою убили!' Брат взял ее на руки, отнес к нам домой, я вколола ей транквилизатор. Она не успокаивалась, кричала, и мы облили ее водой -- с трудом успокоили.

Когда я кончила оказывать ей помощь, солдаты уже ушли с нашей улицы. Я побежала во двор Сугаипова -- там лежала Кайпа в луже крови, от которой на морозе еще пар шел. Я хотела поднять ее, а она разваливается, кусок черепа отваливается -- наверное, очередь из ручного пулемета перерезала ее… Рядом во дворе двое мужчин лежат, у обоих громадные дырки в голове, видимо, в упор стреляли. Дом уже горел, задние комнаты, в первой же горел убитый Авалу. Видимо, на него вылили какую-то горючую жидкость и подожгли. Я подтащила сорокалитровую флягу с водой, не знаю, как подняла, вылила воду. Честно говоря, я не хотела видеть тело Авалу, пусть лучше в памяти останется живой -- исключительно добрый был человек. Прибежали соседи, тоже стали тушить пожар. Двенадцатилетний Магомед ходил по двору, повторял: 'Зачем они это сделали?!' От запаха крови просто было невыносимо…

Я обратно побежала по центральной улице, там могли в любую минуту выстрелить, нужно было дворами передвигаться. Я увидела Гайтаева Магомеда -- он был инвалид, в молодости в аварию попал, у него носа не было, он специальные очки носил. Он лежит, ему прострелили голову и грудь, а эти очки висят на заборе.

Российские солдаты добивали моих больных, раненых мирных людей, стариков и женщин. Лема Ахтаев, 1968 года рождения, чудом остался жив, когда 11 января из миномета попали в их дом -- тогда убило троих, а его тяжело ранило. Я его лечила до 5 февраля -- в тот день его и другого моего соседа, Ахматова Ису, 1950 года рождения, сожгли. Мы нашли потом кости, собрали их в кастрюлю. И любая комиссия, любая экспертиза может доказать, что это человеческие кости, человеческие ДНК. Но никому дела нет до этих костей, до этих убитых. Первое, что их интересовало, -- похоронили ли мы убитых.

Был сожжен также Байгираев Шамхан, его забрали из дома. Российские солдаты зверски убили 80-летнюю Ахматову Ракият [вероятно присутствует в списке HRW (правозащитная организация Human Rights Watch. -- О.М.) как Ахмадова Рахаш], которую сначала ранили, а потом лежачую добили. Она кричала: 'Не стреляйте!' Этому есть свидетели.

Эльмурзаев Рамзан [вероятно в списке HRW присутствует как Экмурзаев Рамзан], 1967 года рождения, инвалид, был ранен 5 февраля днем, а потом ночью умер от перитонита. Братьев Идиговых заставили спуститься в подвал и забросали гранатами. Один остался в живых, другого разорвало на куски [есть в списке HRW].

Гайтаев Магомед [есть в списке HRW] убит возле своих ворот. Всех невозможно перечислить... Всего в тот день мы не досчитались 114 человек, найдено 82 трупа'.

...Если кто-то думает, что чеченцы когда-нибудь забудут и простят русским эти подвиги, тот сильно ошибается. Я полагаю, что прощения не будет и через тысячу лет. На административных картах Чечня еще долго может оставаться в составе России, но в сознании ее, Чечни, жителей, переживших все эти ужасы, она, конечно, давно уже вне этих границ.

...Интересно, где сегодня все эти 'Димы', 'Серые', получившие в Чечне 'боевую закалку'? Не исключено, что служат в милиции (там такие нужны), офицерами в армии (убивают и калечат новобранцев)... Или -- примкнули к 'браткам'... Тысячи прошли в Чечне эту школу первобытного варварства, этот конвейер подготовки садистов и убийц.

...И еще одно. Так сказать, к портрету много раз упомянутого в этой книге г-на Доренко. Аккурат через неделю после резни в Новых Алдах, 12 февраля 2002 года, телекиллер произнес в эфире такой цинично-кощунственный текст:

-- В одном из разговоров с военными в Чечне я однажды посетовал, что, дескать, ужасно дорого стоят снаряды и бомбы, что работа артиллерии и авиации стоит нам очень дорого. 'Совсем нет, -- раскрыли мне глаза военные, -- колоссальное количество снарядов скопилось на складах. Их утилизация и уничтожение -- серьезная проблема'.

Вот и все. Еще вопросы по поводу того, кто такой Доренко, есть? Вопросов нет.

Я уже писал об Андрее Бабицком. Может быть, стоит еще привести несколько фрагментов из его рассказа о том, что с ним происходило в Чечне после его задержания, в частности о печально известном 'фильтрационном пункте' в Чернокозове, где он находился до своего 'обмена' на будто бы пленных российских солдат. Вот что он рассказывал своему коллеге Петру Вайлю по телефону вскоре после возвращения домой в Москву 29 февраля:

-- На мой взгляд, там, в Чернокозове, самый настоящий концлагерь -- это то, что называется фильтрационным пунктом. Там бьют чеченцев... При мне там содержалось порядка 130 человек. Это 18 камер, бьют людей с утра до вечера, причем не только бьют, но и пытают... Применяют разнообразные пытки -- их перечисление заняло бы очень значительное время...

-- Вы говорили в вашем предыдущем интервью, что вам досталась только лишь так называемая 'прописка' -- какое-то количество ударов дубинками. А почему к вам относились по- другому?

-- Именно потому, что выяснилось, что я журналист, а для них, это, видимо, был либо редкий, либо первый такой гость, поэтому, меня просто 'прописали' и практически на третий