двенадцати имамов. Каждый предлагал различный способ заклинания призраков, но никто не смел двинуться вперёд.

– Развяжите поскорее учкуры у шаровар! – кричал один пожилой иракец. – Мы всегда так делаем с гулями в Исфаганской пустыне, и они тотчас пропадают.

– Это не поможет, – возразил молодой делихан, – надобно иметь с собою хвост лисицы, и только не бояться, тогда гуль ничего вам не сделает.

Но между тем, как мы, полушутя, полусерьёзно, рассуждали на мосту, рассвело совершенно, и призрак исчез. Мы взъехали на берег, и наш храбрый делихан, пришпорив коня стременами, поскакал на гору к опустелой церкви, искать исчезнувшего гуля. Он вскоре воротился к нам с известием, что мы напрасно испугались, потому что это не чёрт, а просто молодая женщина в белом покрывале, которая, по-видимому, прячется в развалинах со своим любовником.

Исполненный усердия к благочинию и новой моей должности лазутчика, я признал необходимым исследовать эту тайну, взял с собою пять человек лучших ратников и лично отправился к церкви, а разъезду приказал дожидаться у мосту. Это могли быть неприятельские любовники.

Объехав угол развалины, мы нашли виновников нашего недоумения. Женщина, казавшаяся больною, лежала на земле под обрушившеюся аркою. Молодой мужчина заботливо поддерживал её голову и старался доставлять ей облегчение. Лицо её, отчасти обнажённое и подёрнутое бледностью, являло черты прелестнейшие. Он также был один из статнейших юношей, каких когда-нибудь случилось мне видеть, и мог служить образцом силы, ловкости и подлинно мужской красоты. Он был одет по-грузински, с длинным ножом на бедре; ружьё его стояло у стены. На белом как снег покрывале её видны были пятна крови. Испуг их, унылый вид юноши и страдания милой его подруги исполнили меня невольной горести. Я долго смотрел на них с удивлением и жалостью, пока решился прервать молчание.

– Что вы тут делаете? – спросил я их наконец. – Что Это за женщина и по какому поводу прячетесь вы в развалинах?

– Мы странники: это моя жена, – отвечал молодой человек. – Куда же нам деваться?

– Вы могли отыскать ночлег себе в деревне, если бы не были люди подозрительные, – возразил я. – Что значит эта кровь на её покрывале?

– Она упала в овраг и ушиблась. Мы бедные люди – мы никто! Сжальтесь и пощадите нас. Вы не сардарские ли? – промолвил он, поглядывая на меня с приметным беспокойством.

Я покрутил усы и, чтобы придать себе весу, сказал:

– Я не знаю вашего сардара! Я слуга начальника моего, насакчи-баши, который, по милости пророка, важнее десятерых сардаров. Говорите тотчас, кто вы такие?

Я приметил, что лицо молодого человека вдруг прояснилось радостью. Оставив свою подругу, он подбежал ко мне, схватил за полу и с жаром закричал:

– Будьте же нашим спасителем! Я ищу у вас покровительства. Я бедный армянин из Гевмишлю. Сардар, последним нападением, разорил нашу деревню, и мы остались без приюту. Слава богу, что вы не сардарские! Сжальтесь над нашим несчастием и, если в вас есть душа и сердце, не передавайте нас в руки нашим злодеям. История наша длинна и печальна: я расскажу вам её впоследствии, но теперь эта несчастная требует скорейшего пособия. Она жестоко изранила себе всё тело; со всем тем, отдых и спокойствие могут ещё возвратить ей силы. Если вы человек и мусульманин, то не откажите нам в защите.

Это воззвание к моим чувствам было почти излишнее. Приятная наружность юноши и жалкое состояние его супруги, которой лицо напоминало мне Зейнаб, возбудили во мне живейшее участие. Я рассеял его опасения и сказал, что всего прежде приищем удобное помещение для больной, а потом, когда подробно узнаю его историю, решу, что с ним самим делать.

Она ничего не говорила и только тщательно подбирала вокруг себя покрывало, обнаруживая страдания свои тяжёлыми вздохами и стоном. Я приказал одному из моих ратников спешиться и больную посадить на его коня. Таким образом перевезли мы её в деревню, где я избрал для неё лучший дом, которого хозяин казался притом человеком добрым и сострадательным. Я поручил ему иметь об той несчастной величайшее попечение; деревенская лекарка взялась лечить её раны. Жители Аждарака, подобно моим пленникам, были армяне. Поэтому они тотчас поняли друг друга, и больная красавица никогда не могла бы достаться в лучшие руки.

Узнав, что кочующие поколения, на припасы которых мы полагали надежду, удалились с высот Аберана, по причине опасности от военных действий, я решился провесть день в Аждараке и отправиться далее по уменьшении солнечного зною. Люди мои рассеялись по дворам: некоторые поселились под мостом, привязав лошадей так, чтобы они могли есть траву; двое заняли мельницу, а я разостлал ковёр свой в беседке, построенной на высоком утесе, откуда мог видеть как деревню, так и приезжающих к нам от русской границы.

Уснув часа два в этом месте, я послал за моим пленником, разделил с ним скромный завтрак, приготовленный добрыми поселянами, в котором мы оба чувствовали крайнюю нужду, обласкал его и велел рассказать мне его похождения. Я внушил ему, что если только он будет говорить правду и удовлетворительно объяснит мне причину своего укрывательства в развалинах, то может надеяться на моё покровительство. Он поклялся святым Георгием, что лгать передо мною не будет, и начал повествование следующим образом.

– Я сын старосты армянской деревни Гевмишлю, по имени Коджы-Петроса, и воспитывался в Эчмиадзине, где мой дядя служит диаконом при патриархе. Меня зовут Юсуф. Имея при себе двух старших сыновей для пособия в хозяйстве, родители предназначили меня к духовному званию; но когда война возгорелась с Россиею и наша деревня подвергалась беспрестанным нападениям своих и неприятельских грабителей, то я оставил Эчмиадзин и учение и поспешил домой, чтоб помогать отцу и братьям силою защищать наше имущество. В первом году мы потеряли скот и посевы, но не оставили родимых пашен и обрабатывали их с саблею на бедре и ружьём за плечами. Едва только появлялись мародёры, русские или персидские, мы поспешно собирались в кучу и давали им отчаянный отпор. Таким образом несколько лет сряду оберегали мы бедное своё достояние.

Два года тому назад я работал очень рано утром в отдалённом углу поля и увидел персидского ратника, скачущего узким ущелием, над которым я тогда сидел. С ним была женщина, которую, видимо, он похитил и увозил с собою. Женщина эта, как только меня приметила, тотчас начала кричать и протягивать ко мне