маленькие городки и деревни летят навстречу, как пули. Один раз мы остановились, сверились с картой, выпили кофе и поели хлеба с сыром. Когда снова двинулись в путь, до дома дедушки было уже недалеко. Мимо мелькали чайные плантации, виноградники, пшеничные поля, участки, засаженные шпинатом и латуком.
Всего три часа как мы выехали из Асии, и вот уже наша деревня. Мы проехали мимо автобусного гаража, универмага, здания местного муниципалитета, где два раза в неделю принимает больных доктор. Промелькнула старая, уже давно закрытая и заброшенная баня. Ее надо бы снести, но ни у кого нет денег, чтобы нанять рабочих. Длинная дорога на холм, где стоит дедушкин дом, не заасфальтирована. Повсюду вокруг нас слышится монотонное гудение и тихий хрип, будто собралась толпа обозленных женщин и они о чем-то перешептываются.
— Что за странные звуки? — спрашивает Кумико.
— Это ткацкие станки работают, — объясняю я. — Большинство местных жителей — либо ткачи, либо красят ткани. Потом из этих тканей шьют кимоно. Вышивкой занимается лишь один человек — мой дедушка. Остальные из этого полудохлого бизнеса давно ушли.
— Красиво здесь. — Доктор указывает рукой на окрестные леса, где растут кедры и сосны.
Мы миновали еще несколько старых домов. Представляю, как сюда добирались в январе мать и госпожа Като. Дорога, наверное, была сплошной лед и снег.
— Давайте здесь затормозим, — попросила я, — припаркуемся вон там, справа, у бамбуковой рощицы. А дом — с той стороны. Видите тропинку? К сожалению, машина туда не пройдет.
Доктор удивлена:
— Значит, всем приходится добираться пешком?
Дедушка не захотел, чтобы дорогу проложили через рощу или через луг с пампасной травой. Ее собирались строить давно, еще до войны. А сейчас, если бы он даже и согласился, у местных властей нет денег. Но дедушка не жалеет, что тогда упорствовал. Он говорил, что желающие его навестить не должны иметь ничего против прогулки на свежем воздухе.
— А как же ему доставляют нужные материалы для работы?
— У него небольшие, скромные заказы. Он сам может донести все, что ему нужно.
Я вдруг занервничала: а что, если мать вовсе не хочет меня видеть? Кроме того, дедушка — человек старый. Как бы мой сюрприз не довел его до инфаркта! Надо было заранее написать, предупредить. Я хотела повидаться с матерью, сказать, что буду проводить лето с ней, а это такая серьезная вещь, что в письмах не обсудишь. Но сейчас я заколебалась. Вдруг ее нет дома или — что хуже — она дома, но совсем не обрадуется моему приезду?
Но отступать поздно. Взявшись за ручку дверцы, я сказала доктору:
— Я вернусь как можно скорее.
— Не торопитесь, — успокоила меня доктор и достала из бардачка бинокль. — Я пару часов поброжу по окрестностям, понаблюдаю за птицами. А потом, когда вы освободитесь, разыщу вас.
— А вы не заблудитесь?
— Нет, — рассмеялась доктор. — Я прекрасно ориентируюсь в любом лесу.
— О'кей. — Я открыла дверь. — Еще раз огромное спасибо, что довезли меня.
— Для меня это только в радость.
Я вылезла на грязную дорогу, потом добралась до тропы. В последний раз обернувшись, заметила, что доктор Мидзутани по-прежнему сидит в машине, пристально вглядываясь в меня. Точно так же она смотрела вслед свиристелю и вороне, когда мы их выпускали на волю. Я улыбнулась, хотя она, наверное, не может разглядеть мое лицо, затем повернулась и зашагала дальше.
…Тропинка напоминает узкий зеленый туннель длиной в пятьдесят метров. Дорожка утоптана. Под деревьями цветут фиалки и белые анемоны. Звук моих шагов вспугнул нескольких молодых воробьев, исчезнувших в желто-зеленых зарослях бамбука. В конце тоннеля тропа поворачивает вправо, и я уже вижу старый одноэтажный дом. Он успел осесть по углам. Дерево, избитое дождями и ветрами, посерело. У входной двери растут пионы, посаженные матерью. Они вот-вот распустятся. Бутоны напоминают чьи-то розовые кулаки. По бокам дома растут на длинных стеблях ирисы. Нижние бутоны почти раскрылись, и можно уже различить, какой цветок будет пурпурным, а какой — желтым. Мы с мамой всегда приезжали сюда в конце лета, поэтому я ни разу не видела, как расцветают ирисы — разве что на открытках, которые каждую весну присылала нам бабушка.
Двор пуст, и из дома не доносится ни звука. Но в этой тишине ничего удивительного нет. Днем в нем всегда было тихо. Дедушка с бабушкой не имели ни телевизора, ни радио, ни проигрывателя. А в мастерской, оборудованной внутри дома, они работали молча и слушали тишину. Однако по ночам темень оглашалась самыми разнообразными звуками. От ветра потрескивали сухие ветви и дребезжали окна, шептались под его порывами листья, скрипел желоб на крыше, ухали совы, шелестел дождь. Бабушка и дедушка удивлялись, почему я, горожанка, не могу заснуть в деревне, жалуясь, что слишком шумно?
Пройдя через двор, я открыла дверь и вошла внутрь. Надо сказать, довольно холодно. В прихожей и кухне полы грязные, но я все же сняла туфли. Затем поднялась по низким ступенькам в основную часть дома. Первая комната слева — дедушкина. Она пуста, дверь открыта. Сейчас начало десятого — как раз время его утренней прогулки. Сколько я помню дедушку, регулярно, дважды в день, он бродит по окрестным лесам. Вполне может сейчас столкнуться с доктором Мидзутани. Любопытно, что он о ней подумает — об этой изящной молодой женщине в джинсах и легком жакете, с биноклем на шее? Удивится ли он ее длинным серьгам в виде павлиньих перьев?
Пол скрипит под моими ногами. Доски стлали намеренно так, чтобы они скрипели от малейшего прикосновения. Об этом мне сказал дедушка. Так делали во всех старых деревенских домах, чтобы отпугивать незваных гостей. Крестьяне называют такие полы поющими или птичьими: иногда их скрипение напоминает тревожные крики птиц, предупреждающих друг друга об опасности.
Я тоже в определенной степени незваный гость — приехала без предупреждения. На моем месте мог бы оказаться сейчас воришка или, хуже того, ниндзя, посланный выследить кого-то или даже убить. Несколько веков назад кланы моей матери и моего отца могли бы враждовать между собою. А в каком клане очутилась бы я? Если верить преданиям, то в отцовском. Но сейчас времена другие. Я не незваный гость это и мой дом.
Пол все скрипит. Кажется, что в дом залетела большая стая певчих птиц и они носятся вокруг меня со страшным шумом. Вообще-то не стоит здесь задерживаться, чувствуешь себя каким-то привидением или призраком, ожившим, чтобы вернуться в знакомые и все же чужие места. Может, меня никто и не увидит, тревожно думаю я. А может, это вовсе не реальность, а сон? Привстав на цыпочки, я дотронулась до горизонтальной деревянной планки, укрепленной над дверью дедушкиной комнаты — на кончиках пальцев осталась пыль. Бабушку Шимидзу бы сюда, она бы отругала мать и дедушку за то, что они живут в грязи. Едва мне в голову пришла эта мысль, я тут же поняла, что это не сон и никакое я не привидение. В снах не рассуждают о такой прозе жизни, как невытертая пыль, и мертвецам она до лампочки.
Следующая комната — материнская. Она жила здесь в детстве, и позже, приезжая в гости, мы с ней всегда занимали именно эту комнату. Через открытую дверь видна лежащая на полу стопка ее шерстяных свитеров. Мать, очевидно, собирается убрать зимнюю одежду. Робко заглядываю в комнату. На письменном столе, на комоде, на подоконнике — повсюду стоят в рамках мои фото.
Остановившись на пороге, я делаю глубокий вдох, чтобы сдержать нахлынувшие слезы. В каждом письме мать говорила о том, как она по мне скучает. А я пробегала эти строчки небрежно, словно традиционные приветствия, вопросы и ответы. А вот тебе — пожалуйста, стоят три фотографии. Где ни находись, одна, по крайней мере, всегда смотрит на тебя. Вот я после окончания шестого класса. На другом снимке, сделанном прошлым летом, — у нас в саду, на третьем я еще малютка. Я замерла на месте, чтобы прийти в себя.
Направляюсь в следующую комнату — гостиную, где собиралась вся семья. Уже издали чувствуется запах ароматической смолы: дедушка на буддийском алтаре воздавал дань уважения духам своих предков, а также духам жены и своего сына Сусуму. Осталась только половина ароматической палочки, но пепел еще дымится. Значит, дома кто-то есть. Дедушка не оставил бы горящую палочку или свечу в пустом доме: он боится пожара. Во время войны они с бабушкой, после того как вынуждены были прикрыть мастерскую,
