иронизирую ли я. Увидев мое серьезное лицо, Таня снова надвинула маску на глаза и, что-то покрутив на своих инструментах, откинулась назад. Видимо, закончив работу. Ультрафиолетовый свет погас.

– Готово, – дотянувшись до машины, она вынула цилиндрик стека, аккуратно держа его большим и указательным пальцами. – На самом деле эта машина не так хороша, как кажется. Такие покупают молодым археологам, когда они начинают заниматься наукой. Сенсоры довольно грубые. Если доберемся до выступа, мне понадобится кое-что получше.

– Не волнуйся.

Я забрал у Вордени корковый стек и повернулся ко второй машине, стоявшей на противоположной кровати.

– Если это заработает, значит, ты хорошо подготовлена к нашему особому заказу. Теперь слушайте и запоминайте, вы оба. Здесь, в стеке, по всей вероятности, находится «жучок». Он же трассировщик для виртуальной среды. Такое устройство есть почти у всех корпоративных «самураев». Может, его и нет, но пока мы предполагаем, что есть. Что означает следующее: у нас есть всего минута безопасного состояния. До момента, когда трассу можно будет отследить извне. Поэтому, как только таймер покажет пятьдесят пять секунд, вы немедленно гасите всю электронику, выключая систему обнаружения после катастрофы или несчастного случая. Но после входа в виртуальную среду мы получим запас времени в отношении примерно тридцать пять к одному. То есть к реальному масштабу. Итого чуть более получаса – и этого вполне достаточно.

– И что ты собираешься с ним сделать? – спросила Вордени, как мне показалось, не испытывая особой радости. Я почесал макушку:

– Ничего. Времени мало. Мы просто поговорим.

– Поговорите? – в ее глазах застыло странное выражение.

– Что-то вроде. Этого достаточно.

На входе пришлось попотеть.

Система для обнаружения и поиска после катастрофы была относительно новым изобретением. По крайней мере на Иненине ее не было, а опытные образцы появились, когда меня уже выкинули из «дипломатического» корпуса. С того момента успело пройти несколько десятилетий, прежде чем систему смог использовать кто-то вне элитных частей Протектората.

Сравнительно дешевые модели разработали лет пятьдесят назад и в основном для нужд военных советников. Хотя они, разумеется, не были теми, кто мог оценить такую систему должным образом.

Средства обнаружения и поиска после катастрофы по большей части относились к компетенции военных медиков, помогая эвакуировать с поля боя тела убитых и раненых. Иногда это происходило под огнем противника. Наши обстоятельства казались куда более мягкими. Но и оборудование, захваченное вместе с шаттлом, было вовсе не идеальным.

Я закрыл глаза, все еще находясь в комнате с бетонными стенами. Индуцированное поле резко ударило по голове сзади, как будто инъекция тетраметила. Пару секунд меня тащило вниз, в океан головокружительной статической энергии. Потом все исчезло, и вокруг появилось безграничное море пшеницы, неестественно выпрямившейся под лучами полуденного солнца.

По пяткам ударило что-то твердое. Я стоял на длинном деревянном крыльце, выходившем на пшеничное поле. За моей спиной стоял дом, которому и принадлежало крыльцо, – одноэтажное деревянное строение, наверняка старое, но неплохо отделанное на вид. Доски идеально подходили одна к одной, и я не заметил ни трещин, ни иных изъянов. Все походило на интерфейс, чисто машинный образ, лишенный нюансов человеческого восприятия. Сразу очевидно, что это именно интерфейс.

Тридцать минут! – напомнил я сам себе.

Пауза на идентификацию и получение доступа.

Учитывая специфику современной войны, часто не оставляющей от убитого солдата почти ничего, детальный разбор останков стал проблемой для аудиторов. Некоторые солдаты без проволочек получали новое тело. Ценным ресурсом являлись опытные, видавшие виды офицеры: хорошие вояки требовались всегда и в подразделения любого уровня. Проблема была в скорости идентификации и еще – в отбраковке тех, чье восстановление казалось нецелесообразным. И как, скажите, заниматься этим в диком хаосе военных действий? Штрих-коды сгорали вместе с кожей, а жетоны из любого металла могли расплавиться или стать нечитаемыми от удара шрапнели.

Иногда выручало сканирование ДНК. Но реализовать столь тонкий химический анализ в полевых условиях удавалось далеко не всегда. А после атаки с применением мощного химического оружия такое мероприятие вообще не имело смысла.

Что хуже, ни один анализ не показывал, насколько готова к «переодеванию» в новое тело психика пострадавшего солдата. То, как вы умирали – быстро или медленно, один или в окружении товарищей, агонизировали или спокойно лежали, – все это влияло на уровень полученной вами психотравмы. А уровень прошлой травмы определяет будущую боеготовность и, следовательно, время перехода в новое тело. Смена большого числа тел быстро приводила к синдрому «рецидива переодевания». Эффект, который я наблюдал в последний раз около года назад у одного сержанта-подрывника из «Клина». Его «переодели» девять раз с начала боевых действий, в итоге дав новенькое тело двадцатилетнего клона. Он сидел в этом теле, как младенец в собственном дерьме. То и дело плакал, а в перерывах – делал пи-пи. Между острыми припадками сержант тихо изучал собственные пальцы, как давно надоевшие игрушки.

О-опа…

Проблема в том, что медики не могли определить степень повреждения на основе останков с достаточной точностью. К счастью для их бухгалтерии, после изобретения корковой памяти появилась возможность не только персонифицировать отдельные тела, но также оценить степень пригодности солдатских душ к дальнейшей службе.

«Черный ящик» человеческого мозга помещался внутри позвоночника в месте, наиболее безопасном со всех точек зрения, – под основанием черепа. Располагающиеся вокруг кости являлись хорошей защитой сами по себе, а на случай, когда не дает результата старая добрая эволюционная инженерия, носитель корковой памяти изготавливался из материала, стойкого к воздействию поражающих факторов. Вам оставалось отчистить цилиндр песком, протереть, поместить прямо в генератор виртуального окружения и затем – нырнуть в эту среду самому. Весь комплект необходимого оборудования легко помещался в объемистую сумку.