практики Англиканской церкви вплоть до XX в.; однако в 1689 г. казалось, что он является шаткой платформой для вероучения, без упрочения которого господствующая форма протестантизма могла исчезнуть. Исключительное положение Англиканской церкви парадоксальным образом оказало сильное влияние на сложившуюся в XVIII в. репутацию Англии как «цивилизованного общества в варварском окружении». Национальная церковь, охватывающая большинство населения, за исключением небольшого числа сектантов и католиков, создавала бы совсем другое положение вещей по сравнению с ограниченным религиозным учреждением, сосуществующим с большим количеством инаковерующих. Возможно, именно данное отличие казалось признаком терпимого, плюралистического общества. Признание свободы вероисповедания на законодательном уровне далеко превзошло все достигнутое к тому времени в данном отношении большей частью Европы, и Вольтер указывал на него как на важнейший элемент развития свободного общества. Но ведь и это было во многом одним из следствий революции.

Достижения тех лет имели свою цену, выражавшуюся в социальной напряженности и политических конфликтах, которыми отмечен этот «золотой век». Кризис религиозных установлений, несомненно, представлял собой наиболее яркий признак такой напряженности. Громко звучал призыв: «Церковь в опасности». Хотя ретроспективно можно сомневаться, была ли эта опасность реальной. Веротерпимость; конечно же, нанесла сильный удар тем, кто мечтал возродить Церковь времен архиепископа Лода. Однако развитие веротерпимой теологии и соответствующих настроений в обществе привело к тому, что большинству она казалась достаточно безвредной. Более того, политическая монополия, закрепленная за англиканами актами о присяге и о корпорациях, после революции осталась в неприкосновенности. Однако и здесь имелась своя особенность. Дело в том, что диссентеры могли бросать вызов этой монополии и обходить ее. Готовность многих религиозных диссидентов эпизодически подчиняться догматам официальной церкви, ежегодно причащаясь по англиканскому обряду для подтверждения своего статуса, а в остальное время отправлять культ в собственных молитвенных зданиях служила постоянным источником раздражения для их противников. Не совсем ясно, насколько распространенной была практика непостоянного следования догматам Англиканской церкви, Однако несомненно, что, церкви диссентеров были признаны публично, и теперь двойные стандарты, ясно осознаваемые теми, кто их посещал, стали очевидными для всех. Кроме того, общий климат 1690-х и 1700-х годов провоцировал тревогу и даже истерию у части церковных служителей.

Теологические спекуляции и деистические тенденции много обсуждались, и они вызывали сильные опасения. Книга Джона Толанда «Христианство без тайн», одна из самых ранних и самых последовательных попыток популяризации «естественной религии» в противовес «религии откровения», вызвала в 1697 г. вихрь полемических споров. В сложившейся ситуации не сильно помогало и то, что многие из наихудших возмутителей спокойствия сами были пастырями официальной церкви. Сэмюэл Кларк, виг-скептик, чьи нападки на догмат о Троице вызвали на его голову ярость собора духовенства в 1712 г., а также БенджаминН Хоудли, возглавлявший одно за другим три епископства, но отрицавший божественную природу как своей службы, так и самой Церкви, являли собой только наиболее яркие примеры еретического духа, которым был отмечен прогресс раннего Просвещения в Англии.

Реакция Высокой церкви на эти тенденции достигла апогея в годы правления Анны, когда присутствие на троне набожной и консервативной в теологических вопросах королевы придало ей дополнительный импульс. Но силу этой реакции определяли скорее другие факторы, в основном связанные с политикой партий. Тори, которые часто называли себя «партией Церкви», сделали основную ставку на апелляцию к чувствам, вызванным церковным кризисом. Они получали широкую эмоциональную поддержку со стороны сквайров-англикан из захолустья, которым порядок, установившийся в результате революции, не принес ничего, кроме вреда. Войны того периода сделали необходимым введение самых высоких прямых налогов начиная с 50-х годов XVII в. Земельный налог в 4 шиллинга с фунта стерлингов лег тяжким бременем на поместья, уже затронутые последствиями депрессии в сельском хозяйстве. Более того, складывалось впечатление, что война, требующая таких жертв, ведется исключительно в интересах противников джентри – купцов, промышленников и прежде всего «денежных людей», проявлявших наибольшую активность в деле развития коммерческой и финансовой сферы Англии периода поздних Стюартов. Казалось, что эти люди, зачастую бывшие религиозными диссентерами, не платят никаких налогов, кроме косвенных, и неизменно поддерживают политику вигов. Стоит заметить, что подчас лишь с трудом можно было усмотреть связь между новой и старой партийными системами. Новые тори периода правления Анны часто происходили из семей пуритан или вигов, как и лидер партии – Роберт Харли.·С другой стороны, «хунта вигов», чья безудержная погоня за местами и властью создала ей незавидную репутацию партии, ставящей собственные интересы выше принципов, очень мало походила на преемницу «сельских вигов» образца 1679 г. В чем, однако, нет сомнения, так это в глубине партийного чувства, которым было отмечено начало XVIII в. Возможно, своего апогея оно достигло в 1710 г., когда виги обвинили богослова доктора Сэчеверела, выступавшего на стороне тори, в проповеди старой доктрины непротивления. Волнения в обществе, которые за этим последовали, обнаружили тот потенциал политической нестабильности, который создала революция. Трехгодичный акт 1694 г. первоначально был предназначен для того, чтобы заставить Корону регулярно собирать Парламент, но для этой цели он в конечном счете не пригодился. Однако, кроме того, он гарантировал проведение частых выборов, что в итоге привело к интенсивному и бесконечному избирательному конфликту: в течение двадцати лет состоялось десять всеобщих выборов, и это намного превзошло все, что было ранее.

Эффективная отмена государственной цензуры после того, как Акт о лицензировании в 1695 г. утратил силу, сделала возможным появление широкого и развивающегося форума для проведения общественных дебатов. Отнюдь не случайно именно те годы стали решающими для формирования атмосферы Граб-стрит (улица в Лондоне, имеющая репутацию литературного и журналистского центра), появления периодической печати и роста по- настоящему широкой политической аудитории. В целом время правления Анны рассматривается историками как фон для установления политической стабильности. Однако современники скорее считали, что ценой ограниченной монархии и финансовой безопасности стал политический хаос.

Передача власти по наследству Ганноверской династии в 1714 г. добавило и без того неспокойной ситуации новое напряжение. Пока была жива Анна, ее можно было, с позиций если не логики, то чувств, рассматривать как истинную представительницу Стюартов, занимавшую трон каком-то смысле от имени династии. Но с прибытием немецкоговорящего курфюрста Ганноверского, всей душой преданного политике вмешательства в зарубежные дела и поддерживающего вигов, стало трудно сохранять такие иллюзии. В 1714 г. проигравшая династия, казалось, могла вернуть все. Многие убеждали Претендента подумать о том, что Лондон стоит мессы; возвратись Яков III в лоно Англиканской церкви, шансы на вторую реставрацию Стюартов значительно усилились бы. Без этой личной жертвы якобитское восстание 1715 г. было обречено выглядеть неудавшейся пародией. Франция после смерти Людовика XIV, случившейся в том же году, была не в состоянии вмешиваться в английские дела. Даже в Шотландии, где находились база и душа восстания, шансы Стюартов не выглядели слишком многообещающими. Уния Англии и Шотландии, заключенная в 1707 г. в атмосфере изрядной спешки, помогла снизить остроту проблемы наследования. Многие шотландцы оплакивали упразднение национального Парламента и потерю независимости. Однако союз был дальновидно создан таким образом, чтобы сохранить шотландские юридические и церковные институты, одновременно предлагая шотландцам реальные коммерческие выгоды от включения в английскую имперскую систему. Учитывая эти обстоятельства, поражение восстания 1715 г. во всех отношениях было предрешено.

Если «Старый претендент» упустил свой шанс, то в некотором смысле то же самое можно сказать и о его более удачном сопернике – Георге I. В конце правления Анны непопулярность войны, предвыборные призывы в духе «Церковь в опасности» и не в последнюю очередь раздражение самой королевы по отношению к «хунте вигов» значительно упрочили позиции тори. Для большинства из них интересы государственной церкви имели первенство по отношению к династии Стюартов. Благоразумная политика