Он смотрел на меня, потом вдруг кинулся ко мне, сильно прижался, зарывшись лицом в мое плечо. Он не целовал меня, а только прижимал голову к моему телу, как будто хотел вобрать в себя все его тепло. Он тяжело дышал, и время от времени судорожные вздохи вырывались из его груди. Я перестала сердиться на него, его поведение будило во мне обычную растерянность, жалость и грусть. Когда я решила, что он уж слишком долго вздыхает, я оттолкнула его и сказала:

— Я позвала тебя по делу.

Он взглянул на меня, потом взял мою руку и начал ее гладить. Он был упрям, и для него действительно не существовало ничего, кроме его желания.

— Ты ведь связан с полицией, верно?

— Да.

— Так вот, прикажи арестовать меня, посади меня в тюрьму. — Эти слова я произнесла твердо, в эту минуту я в самом деле хотела, чтобы он так поступил.

— Почему? Что случилось?

— Случилось то, что я воровка, — решительно ответила я, — вышло так, что я украла, а вместо меня арестовали невинную… Поэтому прикажи арестовать меня… я охотно пойду в тюрьму… вот чего я хочу.

Он не удивился, но лицо его выразило досаду. Недовольно поморщившись, он сказал:

— Успокойся… и объясни, что произошло…

— Я же тебе говорю, что я воровка.

И я коротко рассказала ему о краже и о том, как вместо меня была арестована служанка. Я рассказала об обмане Джи-но, но не назвала его имени, сказала просто, что это «слуга». Мне не терпелось рассказать ему и о Сонцоньо, о его преступлении, но я сдержалась. Закончила я словами:

— Теперь выбирай… либо ты освободишь эту женщину из тюрьмы… либо я сегодня же явлюсь в полицейский комиссариат с повинной.

— Успокойся, — повторил он, поднимая руку, — что за спешка?.. Она в тюрьме, но ее еще пока не осудили… подождем.

— Нет… я не могу ждать… она в тюрьме, и ее, наверно, бьют… не могу я ждать… ты должен сейчас же все решить.

Он понял по моему тону, что я говорю вполне серьезно, с недовольным видом поднялся и сделал несколько шагов по комнате. Потом, словно разговаривая сам с собою, он произнес:

— Между прочим, тут еще это дело с долларами.

— Но она ведь не призналась… ведь доллары нашлись… можно сказать, что кто-то подстроил все из мести.

— А пудреница у тебя?

— Вот она, — сказала я, вынув ее из сумочки и протягивая ему.

Но он отказался:

— Нет, нет… отдашь ее не мне. — Он с минуту, видимо, раздумывал, а потом добавил: — Я могу освободить эту женщину из тюрьмы. Но полиция должна иметь доказательства, что она невиновна… как раз пудреница и может послужить таким доказательством.

— На, возьми пудреницу и верни ее хозяйке.

Он расхохотался неприятным смехом.

— Сразу видно, что ты ничего не понимаешь в таких делах… если я возьму пудреницу, я обязан арестовать тебя… иначе спросят, как это удалось Астарите получить краденую вещь, от кого, каким образом и так далее и тому подобное… нет и нет… вот что нужно сделать: доставить пудреницу в полицию, но не раскрывать своего имени.

— Можно послать ее по почте.

— По почте нельзя.

Он сделал несколько шагов по комнате, потом сел рядом со мною и сказал:

— Вот что ты должна сделать… знакома ты с каким-нибудь духовным лицом?

Я вспомнила о монахе-французе, которому исповедовалась после поездки в Витербо, и ответила:

— Да, у меня есть духовник.

— Ты до сих пор исповедуешься?

— Раньше исповедовалась.

— Итак, пойдешь к своему духовнику и расскажешь ему все, что рассказала мне… попроси его взять пудреницу и от твоего имени отнести в полицию… ни один духовник не откажется сделать это… он не обязан сообщать никаких данных, поскольку связан тайной исповеди… через день-другой я позвоню и все устрою… в общем, твою служанку освободят.

Я страшно обрадовалась и, не удержавшись, обняла его и поцеловала. Он продолжал говорить, но голос его уже снова дрожал от желания:

— Но не смей так больше поступать… если тебе нужны деньги, спроси у меня, и я…

— А когда пойти исповедаться, сегодня?

— Да, конечно.

Я долго сидела неподвижно, зажав пудреницу в руке и глядя в одну точку. На душе у меня стало легко, как будто я сама была на месте той служанки, и я подумала о том, какую огромную радость испытает служанка, когда ее выпустят на свободу, мне даже казалось, что это уже свершилось. Я не чувствовала больше печали, усталости и разочарования. Астарита тем временем гладил мою руку, пытаясь просунуть ладонь под рукав. Я обернулась к нему и, ласково глядя на него, спросила:

— Так уж тебе не терпится? — Он кивнул, не в силах произнести ни слова. — Ты не устал? — с притворной ласковостью, даже не стараясь скрыть издевки, спросила я, — не думаешь ли, что уже поздно… и не лучше бы было отложить до другого раза? — Он отрицательно покачал головой. — Итак, ты очень сильно любишь меня? — спросила я.

— Ты же сама знаешь, как я люблю тебя, — ответил он тихим голосом, пытаясь обнять меня.

Я вырвалась и сказала:

— Подожди.

Поняв, что я уступила, он тут же успокоился. Я встала, медленно направилась к двери и заперла ее на ключ. Потом подошла к окну, открыла его, прикрыла жалюзи и снова закрыла рамы. Он следил за мною взглядом, а я лениво и плавно двигалась по комнате, все время чувствуя на себе его взгляд и понимая, как должна была обрадовать его моя неожиданная уступка. Прикрыв окно и тихо напевая, с веселым и непринужденным видом я сняла пальто и убрала его в шкаф. Затем, не переставая петь свою тихую песню, я взглянула на себя в зеркало. Никогда еще я не казалась себе такой красивой, глаза блестели, ноздри трепетали, полуоткрытый рот обнажал белые ровные зубы. Я поняла, что все это потому, что я была довольна собой и чувствовала себя доброй; я запела громче, а сама тем временем расстегивала платье, начиная с нижних крючков. Напевала я очень глупую модную в то время песенку: «Люблю я эту песню, весь день ее пою: ля-ля, ля-ля, лю-лю, лю-лю…» — и этот нелепый припев казался мне похожим на нашу жизнь, которая тоже — в этом нет никакого сомнения — нелепа, но в какие-то минуты кажется нам приятной и волшебной. И вдруг, когда я уже расстегнула все крючки, кто-то постучал в дверь.

— Нельзя, — спокойно произнесла я, — погоди немного.

— Очень срочное дело, — ответил мамин голос.

У меня возникло смутное подозрение, я подошла к двери и, приоткрыв ее, выглянула наружу.

Мама сделала мне знак, чтобы я вышла и закрыла за собой дверь. В темной прихожей она шепнула мне:

— Там пришел один человек, он хочет во что бы то ни стало тебя видеть.

— А кто это?

— Не знаю, молоденький брюнет.

Я осторожно приоткрыла дверь мастерской и заглянула туда. Прислонившись к столу, ко мне спиной стоял мужчина. Я тотчас же узнала Джакомо и быстро прикрыла дверь. Маме я шепнула:

— Скажи ему, что я сейчас приду… и не выпускай его из комнаты.

Мама ответила, что так и сделает, а я вернулась в спальню. Астарита все еще сидел на кровати.

— Скорее собирайся, — сказала я, — скорее… тебе, к сожалению, придется уйти.

Он заволновался и что-то пробормотал, очевидно протестуя против моего решения. Но я прервала