Я смотрела на него, не веря себе самой – он казался таким искренним. Может, судья ошибалась насчет Рамона? В конце концов, сказала же она, что в его истории еще много непроясненных моментов. Я огляделась: мы находились в маленькой комнате без окон, но вполне комфортабельной – там был диван, полка с книгами и телевизор.

– Почему тебя не выпускают, ведь мы же заплатили?

– Потому что я их знаю, я их видел. Или потому что хотят меня использовать как заложника. Откуда мне знать? Правда, вчера мне сказали, что отпустят. Видимо, есть сильные люди, которые хотят, чтобы все это закончилось.

Бедный Рамон. Он сидел на краешке кровати в этой грубой пижаме. Словно ребенок, который боится темноты. Знакомое лицо, морщинки, маленькая зигзагообразная отметина на подбородке – много лет назад его оцарапала кошка. Я тогда промывала царапину перекисью водорода, а он брыкался и повизгивал.

– Ах, Рамон, Рамон…

Уж не знаю, что это было – нервы, возбуждение от встречи после стольких месяцев или сочувствие к пленнику, находившемуся во власти этих отвратных головорезов. В общем, я обняла его, он обнял меня, я поцеловала его в щеку, он поцеловал меня в губы, мы упали на кровать, дешевая пижама на удивление легко соскользнула… Я попыталась сопротивляться – сама ситуация была против: в любой момент могли войти похитители и застать нас врасплох. С другой стороны, от всего этого возбуждение только нарастало, никогда в жизни я настолько не желала Рамона. Мы даже не успели раздеться, так быстро у меня никогда в жизни не было. В этом было что-то безумное, ненормальное, огневое; через мгновение мы – задыхающиеся, очумевшие – отделились друг от друга и стали поправлять одежду.

– А когда… когда они обещают тебя отпустить? – спросила я еще прерывающимся голосом, хотя притворялась спокойной и благоразумной, одновременно шаря под кроватью в поисках туфель.

– Сразу же, но и мне пришлось обещать кое-что взамен, – ответил Рамон.

– Что?

Его голос мне совсем не понравился.

– Ради того, чтобы меня отпустили, мне пришлось пообещать, что я уеду далеко-далеко. В Бразилию, в Центральную Америку, на остров Маврикий или куда-нибудь еще в таком же роде.

– Как это?

– А вот так, мне надо исчезнуть года на два! Чтобы меня не допрашивали в полиции, понимаешь?

– Нет. Не понимаю. Все это очень странно.

– Да нет же, все совершенно понятно. Я уеду, ты спокойно останешься. Когда смогу, я тебе позвоню и скажу, где я. И ты приедешь повидаться или даже будешь жить со мной, если захочешь. Или часть времени будешь жить со мной, а часть – в Мадриде. Это протянется года два. Пока в «Оргульо обреро» обо мне не забудут.

– Рамон, я ничего не понимаю. Все, что ты говоришь, мне кажется полной нелепостью. Что ты от меня скрываешь?

– Я? Ничего я не скрываю. Клянусь тебе, любовь моя, клянусь. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

В голосе Рамона звучала неподдельная искренность. И вдруг он изумленно замер, открыв рот и остекленевшими глазами глядя поверх моего плеча.

Я проследила его взгляд: на пороге стоял инспектор Гарсия. Это действительно был Гарсия, хотя и выглядел несколько иначе: на нем были бежевые брюки, очень узкие в бедрах и гнусная обтягивающая куртка из черной кожи. А еще он по-другому зачесал волосы и – самое странное – улыбался. Из кармана брюк свисал брелок с флагом Испании. Раньше он казался серой полицейской мышью, чиновником, архивной крысой, а теперь был наглым, пройдошливым полицейским, из тех, что разбивают задержанным лицо в кровь.

– Стоп, приятель. Хватит пудрить мозги сеньоре, расскажи-ка ты ей правду.

Рамон позеленел.

– Но… что вы говорите? – выдавил он из себя.

– Расслабься, приятель. Мы погорели. Чертова судья все знает. И те козлы наверху нас продали, как только им перестало капать. Судейские вот-вот нас схватят, а тот тип растворился, будто его и не было. Делай что хочешь, хоть наизнанку выворачивайся. Но все равно, расскажи-ка ты своей половине, в чем тут дело, хоть повеселимся малость, перед тем как задать деру.

– Это вы… – выказала я удивление. – Но вы же совсем другой. И одеты по-другому, и говорите по- другому…

– Само собой, – самодовольно и нагло улыбнулся Гарсия. – Это же все было притворство. Игра, как всегда. В общем, я действовал так, как привык действовать. Понимаешь, о чем я? Мне казалось, что такой образ отведет от меня все подозрения. Понимаешь? Я могу и под Коломбо работать. Я обожаю играть роли. Сколько я их переиграл! Сегодня я опустившийся наркоман, завтра – почтенный священник. В полиции меня прозвали Марлон, то есть Марлон Брандо. И к чему оказались все эти мои таланты? Чтобы эти козлы нас продали?

Я повернулась к мужу.

– Что тут происходит?

Рамон покраснел.

– Я сейчас тебе все объясню, все объясню…

– Не нужны мне твои объяснения! Знаю я твои штучки! Я хочу, чтобы ты просто рассказал мне все – от начала и до конца. Все. И без уверток Слышишь? Мне нужна голая правда.

– Лучше я тебе расскажу, красотка. Я сам тебе расскажу. Твой муженек получал прекрасную прибавку к жалованью в течение долгих лет. Одним словом, сосал министерство, подписывал фальшивые акты проверок и тому подобное. Но он не крал. Нет, не крал. Потому что в этом деле были замешаны все. Министры, военные чины, раскормленные адвокаты. И еще более раскормленные банкиры. А крайними оказались твой милый муженек и я, вот в чем ужас.

Он умолк – его снова захлестнула жалость к себе.

– Значит, судья Мартина говорила правду… – прошептала я.

– Что говорила эта сука?

– А нельзя ли без грубостей?

– Брось щепетильничать, у нас на это нет времени. Что она говорила?

– Что Рамон входил в коррупционный заговор, в котором участвовали и несколько министров. И что вы тоже причастны к этому делу.

– Вот именно. Совершенно верно. Умная сука.

– Лусия, позволь мне объяснить тебе, – вмешался Рамон, который все это время молчал и заламывал себе руки.

Я в ярости посмотрела на него.

– Хватит с меня лжи.

– Нет-нет. Сейчас я скажу тебе правду… Знаешь, я ведь никогда… Я же не… Я многое передумал, особенно за эти месяцы, что провел взаперти, и понял, что сам-то я ничего плохого не делал. Я слишком… Для этого я слишком труслив, наверное. И, наверное, слишком порядочен. То есть был порядочным. В той малой степени, которая мне присуща.

– Какая светлая личность! Я сейчас расплачусь, – съехидничал Гарсия.

– Я думаю, что на свете не так уж много по-настоящему бессовестных людей, – не обращая на него внимания, продолжал Рамон. – Их немного, но они действительно отвратительны. У них нет принципов, они злоупотребляют властью и все такое…

– Ах, какие бяки, – хохотнул Гарсия.

– Есть и другие, порядочные. По-настоящему порядочные. Они сильные, великодушные, морально безупречные, они никогда не сделают ничего плохого даже в самом тяжелом положении. Но их тоже немного.

– И слава богу! – вставил Гарсия.

– А между этими двумя крайностями, по-моему, располагается аморфное большинство, огромное большинство людей, исполненных хороших намерений, вполне симпатичных, но слабых, или трусливых, или