украден, – размышлял вслух старик. – Значит, они собираются выйти из супермаркета с чемоданом так, словно они его только что купили. Ну и наглость, ну и нахальство! Сколько надо хладнокровия, чтобы спокойно пройти через весь магазин, ведь, пока они доберутся до выхода, они будут у всех на виду. Нельзя не признать: храбрые ребята.

Удивительное дело: он произнес это таким тоном, будто его радовало, что похитители – такие крутые парни, будто достоинства противника прибавляли славы ему самому.

Потом все получилось иначе. Получилось так, что вопреки смелым предположениям Феликса похитители оказались совсем даже не на виду в момент передачи выкупа. Было 7 января. Иначе говоря, тот самый день, когда начинается знаменитая распродажа фирмы «Мад и Спендер» и когда их супермаркеты напоминают Сараево в самые страшные дни войны. Огромными толпами покупатели врываются в отделы, натыкаясь на вешалки, словно преследуемая хищниками дичь. Продавщицы в выбившихся из юбок блузках и продавцы в съехавших набок галстуках, бледные и потные, тщетно стараются скрыться за прилавками. Почти два часа мы потратили на то, чтобы купить этот чертов чемодан, и это при том, что мы точно знали, за чем идем. Из магазина мы вышли в полубессознательном состоянии. Вечером наверняка будет еще хуже.

Не знаю, удастся ли мне вразумительно рассказать, что произошло в тот вечер. Я помню его кусочками, как лихорадочный бред. Или как отрывки ночного кошмара. Ничего не поделаешь – из-за адреналина все воспринимаешь конвульсивно, каждое событие существует самостоятельно, гипнотизирует тебя своей яркостью. Адреналин – наркотик почище гашиша. А в тот вечер у всех нас адреналина в крови хватало.

Из-за толчеи мы решили явиться на встречу часом раньше и в шесть с трудом протащили свой чемодан в супермаркет: к тому времени мы уже набили его деньгами, и он был тяжел, как труп. Я боялась идти одна, и мы пришли к довольно рискованному выводу – запрет обращаться в полицию не означает, что меня не может сопровождать друг, потому что при всех похищениях посредниками выступают члены семьи, и уж если об этом из кинофильмов и новостей знала я, то похитители тем более не могли не знать. И Феликс не покидал меня ни на минуту, мы надеялись, что преклонный возраст оградит его от подозрений бандитов. После долгих обсуждений мы решили, что Адриан будет сопровождать нас на расстоянии и скрытно. И он действительно вел себя так скрытно и так осторожно, что я потеряла его из виду, как только мы вошли в супермаркет.

Мы пробрались к секции чемоданов, которая находилась в отделе мужских товаров, и хотя не сюда в основном рвались покупатели, толчея была невообразимая. Толпа, как штормовое море, глухо и угрожающе ревела; толкались в ней так, что иной раз отбрасывали тебя метра на три-четыре вправо или влево от нужного направления. И пересечь весь отдел с неподъемным грузом в руке было поступком героическим. До центральной кассы мы с Феликсом добрались почти бездыханные, мокрые от пота, с дрожащими руками и ногами.

Там, под ненадежным прикрытием колонны, мы провели почти полчаса в ожидании назначенного срока. Мы так нервничали, что за все это время не обменялись ни словом. Не знаю, что делал Феликс, – я не смотрела на него. Я слышала только собственное дыхание и еще как шуршит время у меня в ушах: оно текло невыносимо медленно, секунды делились на доли секунды и ползли одна за другой, словно полупарализованные черви. Я смотрела на лица: вот сеньора солидных лег в меховом манто, лоб ее усыпан капельками пота, вот молодой человек с неприятным лицом, куртка ему слишком велика, вот хилый продавец, он вот-вот упадет в обморок. Может быть, кто-то из них – похититель? Может, даже продавец… а почему бы и нет.– В такой неразберихе ничего не стоит прицепить на лацкан бирку и притвориться служащим магазина. А вполне вероятно, что действительно здесь работает: на время распродаж супермаркеты нанимают множество временных работников. Очевидно было одно, – похитители уже здесь. Я была твердо уверена, что за мной наблюдают. Капля холодного пота скатилась у меня по шее под воротник.

Впрочем, все проходит, все кончается, как это ни удивительно. Да, и проходят не только счастливые мгновения, любовь, страсть и молодость, кончаются не только деньги, но и – к великому облегчению – проходят головные боли, бессонные ночи и приемы у дантиста. Кончилось и это судорожное ожидание в секции чемоданов, и настал назначенный час. Без двух минут семь мы отошли от колонны, без тридцати секунд семь встали в конец длиннющей очереди к центральной кассе. Я опустила чемодан на пол, мы оба отвернулись и с самым спокойным и невинным видом смотрели в другую сторону.

Прошло невесть сколько времени, больше я терпеть не могла и краем глаза посмотрела на запретное место – черт возьми, чемодан как стоял так и стоит, впрочем, я этого и боялась, поскольку не ощущала рядом с собой никакого движения. Взглянула на часы – семь часов четыре минуты! Просто быть не может, что прошло всего четыре – жалких четыре! – минуты.

– А если они не придут? – сказала я сдавленным голосом.

– Придут. Сейчас они ходят тут кругами, проверяют, все ли в порядке. Не нервничай, успокойся, – ответил Феликс.

Я стояла спокойно, но нервничать не перестала. Изредка нам приходилось делать шаг вперед, поскольку очередь продвигалась медленно. Это была скандальная очередь, в ней явно велась нечестная игра, иногда впереди или позади нас завязывалась бурная перепалка на тему «кто за кем»; к тому же длиннющий хвост постоянно разрывали, не желая обходить его, другие покупатели. И, находясь в центре всей этой неразберихи, мы с Феликсом продвигались понемногу вперед, подталкивая чемодан ногами. Время шло, но ничего не происходило. Я изо всех сил старалась смотреть вперед, но глаза сами косили в сторону; я ужасно боялась, что увижу похитителей, то же чувство я испытывала в детстве, когда просыпалась среди ночи накануне Дня волхвов и украдкой поглядывала в изножье постели, чтобы узнать, приходили ли уже волхвы, оставили ли мне подарки (а заметить, как волхвы их раскладывают, было бы не менее роковой ошибкой, чем увидеть похитителей).

Прошло десять минут, двадцать, потом полчаса, в семь пятьдесят очередь наша уже подходила, мы стояли возле прилавка, который тянулся до самой кассы, впереди нас оставалось семь-восемь человек. И тут, после долгого и безнадежного ожидания, события повалили одно за другим, причем самым неудачным образом. Во-первых, Феликс, который стоял передо мной, вдруг упал как тряпичная кукла. Я склонилась над ним, и не только я, но еще добрая дюжина покупателей – испанцы всегда очень участливы, когда кому- нибудь становится плохо на людях.

– Феликс!

– Это обморок, – сказал один мужчина.

– Неудивительно: духота-то какая, – добавила некая сеньора.

– И толчея невообразимая.

– Мне тоже нехорошо, буквально две минуты назад я сказала дочери: «Лаурита, если мы не выберемся отсюда поскорее, я грохнусь в обморок».

– Конечно, толпа страшная.

– А он уже в возрасте, бедняга.

– Если уж мне нехорошо, то каково ему, он мне в деды годится.

Я стояла на коленях возле Феликса и обмахивала его лицо гарантийным талоном, который кто-то сунул мне в руку. Я совсем растерялась и в то же время злилась на себя самое: Феликс не мог этого выдержать, а чего я, собственно, ждала? Он был такой энергичный, такой деятельный, что я забыла, сколько ему лет. Старый человек. Слишком старый, чтобы подвергать его таким испытаниям. Феликс открыл глаза. Он ошеломленно смотрел на меня, пытаясь понять, на каком он свете.

– Что случилось?

– Ничего. Ты упал в обморок.

– Духота, – объяснил кто-то.

– Толчея, – не утерпела сеньора.

– Само собой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Нормально, – ответил он уж слишком бодро.

Потом повернул голову вправо и вдруг напрягся.

– Смотри, – прошептал он сдавленным голосом.

Я посмотрела в ту же сторону. Я уже говорила, что мы находились возле прилавка, с пола было видно,