Сюртук от будничного костюма мистера Мередита не подошел мистеру Перри, так что ему пришлось отправиться на вечернюю службу с прожженной фалдой. Но по проходу между скамьями он проследовал без привычного для него сознания, что его присутствие — большая честь для провинциальной церкви. Он больше никогда не соглашался поменяться местами с мистером Мередитом и с трудом держался в рамках вежливости, когда в понедельник утром встретился с ним на несколько минут возле станции. Но Фейт испытывала нечто вроде мрачного удовлетворения. Адам был отчасти отмщен.

Следующий школьный день оказался тяжелым для Фейт. Мэри Ванс рассказала о кончине Адама, и все ученики, кроме Блайтов, нашли эту историю очень забавной. Девочки, хихикая, говорили Фейт, как им жаль, что ее постигло такое несчастье, а мальчики писали ей издевательские записки с соболезнованиями. Бедная Фейт возвратилась из школы домой, чувствуя, что ее душа изранена и болит.

— Сбегаю-ка я в Инглсайд и поговорю с миссис Блайт, — всхлипнула она. Уж она-то не станет смеяться надо мной, как все остальные. Я должна поговорить с кем-нибудь, кто поймет, как мне тяжело.

Она бросилась бегом с холма через Долину Радуг в Инглсайд. Накануне ночью в долине потрудились волшебники. Выпал легкий снежок, и припудренные ели мечтали о будущей весне и ее радостях. Длинный холм по другую сторону долины окрасили в роскошный пурпур обнаженные буки. Свет заката лег на мир, словно розовый поцелуй. Из всех фантастических, сказочных мест, полных необычного, таинственного очарования, Долина Радуг в тот зимний вечер была самым красивым. Но вся ее магическая прелесть ничего не значила для бедной, убитой горем маленькой Фейт.

У ручья она неожиданно наткнулась на Розмари Уэст, сидевшую на старой поваленной сосне. Розмари возвращалась домой из Инглсайда, где она давала уроки музыки девочкам. В Долине Радуг она ненадолго задержалась, чтобы полюбоваться белой зимней красотой, пока ее мысли бродили тихими тропинками мечты. Судя по выражению ее лица, эти мысли были приятными. Быть может, иногда доносящийся с ветвей Влюбленных Деревьев легкий перезвон бубенчиков вызывал на ее губах чуть заметную счастливую улыбку. Или, может быть, она улыбалась, думая о том, что по понедельникам Джон Мередит почти никогда не упускает случая провести вечер в старом сером доме на белом, открытом всем ветрам холме.

Неожиданно грезы Розмари прервало появление Фейт Мередит, исполненной негодования и горечи. Увидев мисс Уэст, Фейт резко остановилась. Она не очень хорошо знала Розмари… лишь настолько, чтобы поздороваться при встрече. К тому же в ту минуту ей не хотелось никого видеть… кроме миссис Блайт. Она знала, что ее глаза и нос покраснели и распухли, а ей не хотелось, чтобы кто-то чужой догадался, что она плакала.

— Добрый вечер, мисс Уэст, — пробормотала она неловко.

— Что с тобой, Фейт? — мягко спросила Розмари.

— Ничего, — отвечала Фейт довольно отрывисто.

— О! — Розмари улыбнулась. — Ты хочешь сказать, ничего такого, о чем ты можешь рассказать посторонним, да?

Фейт взглянула на мисс Уэст с неожиданным интересом. Перед ней была женщина, которая могла ее понять. И до чего красива она была! Какие золотистые волосы виднелись из-под украшенной перьями шляпки! Каким румянцем горели щеки над воротником бархатного жакета! Как приветливо смотрели голубые глаза! Фейт почувствовала, что мисс Уэст могла бы быть замечательным другом… если бы только она была другом, а не посторонней!

— Я… я иду поговорить с миссис Блайт, — призналась Фейт. — Она всегда понимает… и никогда не смеется над нами. Я всегда ей все рассказываю. Это очень помогает.

— Дорогая моя девочка, мне очень жаль, но я должна предупредить тебя, что миссис Блайт нет дома, — сочувственно сказала мисс Уэст. — Она сегодня уехала в Авонлею и вернется лишь в конце недели.

У Фейт задрожали губы.

— Что ж, тогда я могу сразу возвращаться домой, — вздохнула она печально.

— Вероятно… если не считаешь, что могла бы поговорить со мной о том, что хотела обсудить с ней, — мягко сказала мисс Розмари. — Когда с кем-нибудь поговоришь, становится гораздо легче. Я это по себе знаю. Не могу сказать заранее, пойму ли я все так глубоко, как миссис Блайт… но обещаю тебе, что смеяться не буду.

— Вы не засмеетесь вслух, — заколебалась Фейт. — Но, может быть, будете… смеяться про себя.

— Нет, я не буду смеяться даже внутренне. С чего мне смеяться? Что-то огорчило тебя… а мне не бывает смешно, когда я вижу, что человеку больно — и неважно, что причиняет ему боль. Если у тебя есть желание рассказать мне, что огорчило тебя, я охотно выслушаю. Но, если желания нет… я не обижусь, дорогая.

Фейт бросила еще один долгий внимательный взгляд прямо в глаза мисс Уэст. Эти глаза были очень серьезны… в них, даже в самой их глубине, не было никакого смеха. Коротко вздохнув, она села на старую сосну рядом со своей новой подругой и поведала ей все об Адаме и его горькой участи.

Розмари не смеялась, да ей и не хотелось смеяться. Она поняла и посочувствовала… она в самом деле была почти такой же чуткой, как миссис Блайт… даже точно такой же чуткой.

— Мистер Перри — священник, но ему следовало бы быть мясником, — сказала Фейт с горечью. — Ему так нравится резать мясо. Он наслаждался, когда резал на кусочки бедного Адама. Он так просто втыкал в него нож, как будто это был какой-нибудь обыкновенный петух.

— Между нами, Фейт, мне самой не очень нравится мистер Перри, — сказала Розмари, слегка рассмеявшись… но, как ясно поняла Фейт, смеялась она над мистером Перри, а не над Адамом. — Мне он никогда не нравился. Я ходила с ним в школу — он тоже из Глена, — и даже тогда он был совершенно невыносимым маленьким ханжой. Ох, нам, девочкам, ужасно не нравилось держаться с ним за руки в круговых играх — у него были такие пухлые, влажные и липкие ладони. Но мы должны вспомнить, дорогая, что он не знал, кем был для тебя Адам. Он считал его просто обыкновенным петухом. Мы должны быть справедливы даже тогда, когда нам ужасно больно.

— Наверное, вы правы, — согласилась Фейт. — Но, мисс Уэст, почему всем кажется смешным, что я так горячо любила Адама? Если бы это был какой-нибудь противный старый кот, никто не считал бы любовь к нему странной. Когда котенку Лотти Уоррен отрезало лапки сноповязалкой, все ее жалели. Она два дня плакала в школе, и никто над ней не смеялся, даже Дэн Риз. И все ее друзья пришли на погребение и помогли похоронить котенка… Это, конечно, был ужасный случай, но я все же думаю, это было не так отвратительно, как увидеть, что твоего любимца съели. Однако надо мной все смеются.

— Я думаю, это потому, что само слово «петух» звучит довольно забавно, — сказала Розмари серьезно. — В нем есть что-то комичное. А вот слово «цыпленок» смешным не кажется. Это звучит не так смешно, если кто-то говорит, что любит цыпленка.

— Адам был миленьким маленьким цыпленочком, мисс Уэст. Такой маленький золотистый шарик. Он подбегал ко мне и клевал прямо из моей руки. И когда вырос, тоже был красавцем… белый как снег, с таким великолепным загибающимся белым хвостом… хоть Мэри Ванс и утверждала, будто хвост слишком короткий. Он знал свое имя и всегда приходил, когда я звала его… он был очень умным петухом. И тетушка Марта не имела никакого права резать его. Он принадлежал мне. Это было нечестно, ведь правда, мисс Уэст?

— Нечестно, — решительно кивнула Розмари. — Совершенно нечестно. Я помню, у меня в детстве была любимая курочка. Такая хорошенькая… золотисто-коричневая пеструшка. Я любила ее так же сильно, как любила всех других моих домашних питомцев. Ее не зарезали… она умерла от старости. Мама не хотела резать ее, потому что это была моя любимица.