Хейзл стояла совершенно неподвижно. Затем она возвела глаза к потолку и устремила взгляд прямо сквозь него и сквозь чердак над башней, ища звезды в небесах.

— Я никогда, никогда не забуду это чудесный миг, мисс Ширли, — пробормотала она восторженно. — У меня такое чувство, словно моя красота — если я действительно красива — была освящена. Ах, мисс Ширли, вы не знаете, как это ужасно — считаться красавицей и всегда бояться, что когда люди увидят тебя, ты покажешься им не такой хорошенькой, какой слывешь. Это пытка. Иногда я просто умираю от унижения, так как мне кажется, что они разочарованы. Возможно, это только мое воображение. У меня такое богатое воображение — слишком богатое, чтобы это было мне на пользу. Понимаете, я вообразила, что влюблена в Терри. Ах, мисс Ширли, вы чувствуете аромат цветущих яблонь?

Нос у Ани был, так что она чувствовала.

— Просто божественный, правда? Надеюсь, в раю будут сплошь цветы. Человек мог бы быть необыкновенно хорошим, если бы жил в лилии, не правда ли?

— Боюсь, это его немного сковывало бы, — с лукавой строптивостью заявила Аня.

— Ах, мисс Ширли, не смейтесь, не смейтесь над вашей маленькой обожательницей! От язвительных слов я просто вяну, как лист.

— Ну, вижу, она еще не заговорила вас до смерти, — заметила Ребекка Дью, когда Аня вернулась, проводив Хейзл до конца переулка Призрака. — Не понимаю, как вы ее выносите.

— Она нравится мне, Ребекка, в самом деле нравится. Я сама была в детстве ужасной трещоткой. Интересно, казались ли мои речи тем, кто меня слушал, такими же глупыми, какими кажутся мне иногда речи Хейзл?

— Я не знала вас, когда вы были ребенком, но уверена, что такой, как она, вы не были, — заявила Ребекка. — Потому что, как бы вы ни выражали свои мысли, вы говорили то, что думали, а Хейзл Марр — нет. Она просто-напросто снятое молоко, изображающее из себя сливки.

— О, разумеется, она немного рисуется, как большинство девушек, но мне кажется, кое-что она говорит вполне искренне, — сказала Аня, думая о Терри.

Вероятно, именно потому, что сама Аня была невысокого мнения об упомянутом Терри, она решила, что все, сказанное о нем Хейзл, было сказано совершенно серьезно и что Хейзл порывает с ним, несмотря на десять тысяч долларов, оставленных ему в наследство его бабушкой. Аня считала Терри симпатичным, но довольно слабохарактерным молодым человеком, который влюбился бы в первую же хорошенькую девушку, какая вздумала бы строить ему глазки, и с равной легкостью влюбился бы в следующую, если бы красавица номер один отвергла его или слишком надолго оставила в одиночестве.

Аня довольно часто встречала Терри той весной, поскольку, по настоянию Хейзл, обычно сопровождала влюбленных для приличия. Ей было суждено видеться с ним еще чаще: Хейзл уехала в Кингспорт навестить друзей, и в ее отсутствие Терри почувствовал особую привязанность к Ане — брал ее на прогулки в своей двуколке, провожал домой с вечеринок и танцев. Они были приблизительно одного возраста и называли друг друга «Аня» и «Терри», хотя Аня испытывала к нему почти материнские чувства. Терри было чрезвычайно лестно, что «умной мисс Ширли», очевидно, нравится его общество, и во время вечеринки у Мэй Коннели, в залитом лунным светом саду среди теней раскачиваемых ветром акаций он сделался до того сентиментален, что Ане пришлось насмешливо напомнить ему об отсутствующей Хейзл.

— А, Хейзл! — отозвался Терри. — Этот ребенок!

— Ты помолвлен с «этим ребенком», не так ли? — строго сказала Аня.

— Не то чтобы помолвлен… так… всего лишь маленькое увлечение. Я… я думаю, просто мне вскружил тогда голову лунный свет.

Аня торопливо рассуждала: если Хейзл действительно так мало значит для Терри, будет гораздо лучше избавить девочку от него. Вероятно, это ниспосланная небесами возможность вывести их обоих из глупейшего затруднительного положения, в которое они сами себя поставили и из которого ни один из них, принимая все со смертельной серьезностью юности, не знал, как выпутаться.

— Конечно, — продолжил Терри, неправильно истолковав ее молчание, — я готов признать, что попал в несколько неловкое положение. Боюсь, Хейзл приняла меня чуточку слишком всерьез, а я не знаю, как лучше вывести ее из заблуждения.

Аня, всегда склонная действовать под влиянием первого побуждения, приняла самый что ни на есть материнский вид.

— Терри, вы двое детей, играющих во взрослых. На самом деле Хейзл любит тебя ничуть не больше, чем ты ее. Очевидно, лунный свет подействовал на вас обоих. Она хочет снова быть свободна, но не решается сказать об этом, так как боится тебя обидеть. Она просто романтичная девочка с путаницей в голове, а ты мальчик, влюбленный в любовь, и когда-нибудь вы оба хорошенько посмеетесь над собой.

«Кажется, я выразила все это очень мило», — , не без самодовольства подумала Аня.

Терри глубоко вздохнул.

— Ты сняла большую тяжесть с моей души, Аня. Конечно, Хейзл — милая крошка. Мне очень не хотелось обижать ее, но вот уже несколько недель, как я осознал свою… нашу ошибку. Когда встречаешь женщину… ту женщину… Ты же еще не идешь в дом, Аня? Неужели весь этот чудный лунный свет пропадет зря? Ты похожа на белую розу в свете луны… Аня…

Но Аня исчезла.

Аня, тихим июньским вечером проверявшая экзаменационные работы в своей башне, сделала паузу, чтобы вытереть нос. Она вытирала его в тот вечер так часто, что он сделался ярко-красным и к нему было больно прикасаться. Все дело в том, что Аня стала жертвой очень сильного и очень неромантичного насморка. Он не позволял ей радоваться ни нежно-зеленому небу над Ельником, ни серебристо-белой луне, висящей над Королем Бурь, ни дурманящему запаху сирени под окном, ни снежно-белым, с голубыми прожилками, ирисам в вазе на ее столе. Этот насморк омрачал все ее прошлое и бросал тень на все ее будущее.

— Насморк в июне — это аморально, — сказала, она Васильку, в размышлении сидевшему на подоконнике. — Но через две недели я буду в моих дорогих Зеленых Мезонинах, и мне уже не надо будет пыхтеть над экзаменационными работами, полными глупейших ошибок, и вытирать свой измученный нос. Подумай об этом, Василек!

Очевидно, Василек подумал об этом. Возможно, он подумал и о том, что юная леди, торопливо шагающая по выложенной каменными плитами дорожке к Шумящим Тополям, выглядит не по-июньски сердитой и раздраженной. Это была Хейзл Марр, только накануне возвратившаяся из Кингспорта. Несколько минут спустя, явно весьма взволнованная, она стремительно ворвалась в комнату в башне, не ожидая ответа на свой резкий стук в дверь.

— Как, Хейзл, дорогая (апчхи!), ты уже вернулась из Кингспорта? Я не ждала тебя раньше следующей недели.

— Да уж, наверное, не ждали! — язвительно сказала Хейзл. — Да, мисс Ширли, я вернулась. И что же я нахожу? Что вы делаете все, что в ваших силах, чтобы отбить у меня Терри… и это вам почти удалось!

— Хейзл! (Апчхи!)

— О, я знаю все! Вы сказали Терри, что я не люблю его, что я хочу разорвать нашу помолвку — нашу священную помолвку!

— Хейзл, детка! (Апчхи!)