«Если бы Гилберт всегда был таким, каким он был в этот вечер, как все было бы хорошо и просто», — думала Аня.
Они расстались. Гилберт глядел вслед удаляющейся Ане. В легком светлом платье, стройная и изящная, она напоминала ему белый ирис.
«Смогу ли я когда-нибудь добиться ее любви?» — думал он с болью в душе, сомневаясь в собственных силах.
Глава 3
Прощание и встреча
Чарли Слоан, Гилберт Блайт и Аня Ширли покинули Авонлею утром следующего понедельника.
Аня надеялась, что погода будет хорошей. Диана должна была отвезти ее на станцию, и обеим хотелось, чтобы эта последняя перед долгой разлукой совместная поездка оказалась приятной. Но когда в воскресенье вечером Аня ложилась в постель, вокруг Зеленых Мезонинов стонал и сетовал восточный ветер, чье зловещее пророчество сбылось на следующее утро. Аня проснулась и обнаружила, что капли дождя постукивают в окно и покрывают расходящимися кругами серую поверхность пруда; холмы и моря были окутаны туманом, и весь мир казался мрачным и тусклым. Аня оделась в сумраке безрадостного серого рассвета — нужно было выехать пораньше, чтобы успеть на поезд, прибывающий в Шарлоттаун к отплытию парохода. Она боролась со слезами, но они наполняли глаза вопреки всем ее усилиям. Она покидала дом, который был так дорог ее сердцу, и что-то говорило ей, что она покидает его навсегда — он станет для нее лишь прибежищем на время каникул. Прежняя жизнь никогда не вернется: приезжать сюда на каникулы — совсем не то же самое, что жить здесь. Каким дорогим и любимым было все вокруг — и эта белая комнатка в мезонине, приют девичьих грез, и старая Снежная Королева за окном, и веселый ручей в долине, и Ключ Дриад, и Лес Призраков, и Тропинка Влюбленных — тысяча милых сердцу мест, где жили воспоминания прежних лет. Сможет ли она когда-нибудь быть по-настоящему счастлива где-то еще?
Завтрак в Зеленых Мезонинах проходил в то утро в довольно грустной атмосфере. Дэви, вероятно впервые в жизни, не мог есть и без всякого стыда ревел над своей овсянкой. Впрочем, и все остальные, за исключением Доры, не могли похвастаться аппетитом. Но Дора убирала свою порцию совершенно невозмутимо. Подобно бессмертной благоразумной Шарлотте, которая «продолжала резать хлеб и масло», когда мимо дома на ставне проносили тело ее застрелившегося возлюбленного[8], Дора принадлежала к тем счастливым существам, которых редко волнует что бы то ни было. Даже в восемь лет требовалось нечто из ряда вон выходящее, чтобы нарушить безмятежность Доры. Она, конечно, сожалела, что Аня уезжает, но как это могло помешать ей по достоинству оценить яйцо-пашот на жареном хлебце? Никак. И видя, что Дэви не может съесть свое яйцо, Дора съела его за брата.
Точно в назначенное время появилась Диана с лошадью и двуколкой; над серым дождевым плащом сияло ее румяное лицо. Теперь предстояло попрощаться. Миссис Линд вышла из своей комнаты, чтобы крепко обнять Аню и предупредить о том, что при любых обстоятельствах прежде всего необходимо заботиться о здоровье. Марилла, как всегда немного резкая, без слез легко чмокнула Аню в щеку и выразила надежду, что та пришлет им весточку, как только устроится на новом месте. Случайный наблюдатель мог бы сделать вывод, что отъезд Ани значит для Мариллы очень мало — если только упомянутому наблюдателю не случилось бы внимательно взглянуть ей в глаза. Дора с чопорным видом поцеловала Аню и выдавила две небольшие, благопристойные слезинки, но Дэви, плакавший на заднем крыльце с того самого момента, как все встали из-за стола, совсем отказался прощаться. Увидев, что Аня направляется к нему, он вскочил на ноги, стрелой пронесся наверх по задней лестнице и спрятался в стенном шкафу, из которого так и не пожелал вылезти. Его приглушенные завывания были последними звуками, которые слышала Аня, покидая Зеленые Мезонины.
Весь путь до Брайт Ривер девочки проделали под сильным дождем. Ехать пришлось именно туда, так как поезд, согласованный с пароходным расписанием, не шел по железнодорожной ветке через Кармоди, ближайшую к Авонлее станцию. Когда они добрались до платформы, там стояли Чарли и Гилберт, а поезд уже дал первый свисток. Ане едва хватило времени, чтобы получить билет и багажную квитанцию, и, торопливо попрощавшись с Дианой, она поспешила в вагон. Как ей хотелось вернуться вместе с Дианой в Авонлею; она знала, что будет страдать от тоски по дому. И если бы только этот унылый дождь перестал поливать, словно весь мир оплакивает ушедшее лето и утраченные радости! Даже присутствие Гилберта не принесло Ане утешения, так как рядом был и Чарли Слоан, а «слоанность» можно терпеть только в хорошую погоду — во время дождя она абсолютно невыносима.
Но когда пароход покинул гавань Шарлоттауна, все изменилось к лучшему. Дождь прекратился, и солнце то и дело вспыхивало золотом в просветах между облаками, зажигая серое море красновато-медным свечением и оживляя мерцающими отблесками дымку, в которой скрылись красные берега острова. Все это предвещало, что, несмотря на дождливое утро, день будет погожим. Кроме того, у Чарли Слоана начался приступ морской болезни, и ему пришлось спуститься в каюту. Аня и Гилберт остались на палубе вдвоем.
«Хорошо, что все Слоаны начинают страдать от морской болезни, как только пароход выйдет в море, — подумала Аня без всякого сочувствия. — Я не смогла бы окинуть прощальным взглядом „родимый берег“, если бы рядом стоял Чарли, делая вид, что тоже сентиментально взирает на него».
— Ну, вот и отплыли, — несентиментально заметил Гилберт.
— Да, и у меня такое же чувство, как у байроновского Чайльд Гарольда[9], покидавшего Англию. Только то, на что я сейчас смотрю, не совсем «родимый берег» для меня, — сказала Аня, отчаянно моргая, чтобы удержать слезы. — Мой настоящий «родимый берег» — Новая Шотландия, где я родилась. Но я думаю, что для каждого человека родина — та земля, которую он любит больше любой другой, и для меня это добрый старый остров Принца Эдуарда. Мне даже не верится, что я не всегда жила здесь. Одиннадцать лет, предшествовавшие моему приезду сюда, кажутся мне дурным сном. Прошло семь лет, с тех пор как я пересекла этот пролив на таком же пароходе — в тот день, когда миссис Спенсер привезла меня из приюта в Хоуптауне. Я как сейчас вижу себя в ужасном жестком и выцветшем платье и полинялой матросской шляпе, исследующую с любопытством и восхищением палубы и каюты. Тогда был погожий вечер, и как сверкали на солнце красные берега острова! И вот я снова пересекаю этот пролив… Ах, Гилберт, мне так хочется верить, что я полюблю Редмонд и Кингспорт, но я убеждена, что этого не произойдет!
— Куда подевалось твое философское отношение к жизни, Аня?
— Его целиком затопила огромная всепоглощающая волна чувства одиночества и тоски по дому. Три года я мечтала о том, чтобы поехать в Редмонд, а теперь еду — но хотела бы не ехать! Ничего страшного! Я верну себе бодрость и философский взгляд на жизнь, когда хорошенько поплачу. Я
Было девять часов вечера, когда поезд доставил их в Кингспорт, и они очутились в слепящем бело- голубом свете запруженной народом станции. Аня почувствовала ужасную растерянность, но уже в следующее мгновение оказалась в объятиях Присиллы Грант, приехавшей в Кингспорт еще в субботу.
— Наконец-то, дорогая! И думаю, ты такая же усталая с дороги, какой была я, когда в субботу вечером прибыла на этот вокзал.
— Усталая! Ах, Присилла, и не говори! Я и усталая, и неопытная, и провинциальная, и мне всего лет десять. Сжалься, отведи свою бедную, павшую духом подругу в какое-нибудь такое место, где она могла бы собраться с мыслями.
— Я отвезу тебя прямо в меблированные комнаты, где мы будем жить и столоваться. Кэб ждет нас у вокзала.
— Какое счастье, Присси, что ты здесь! Если бы тебя не было, я думаю, что села бы прямо посреди вокзала на свой чемодан и разрыдалась. Какое утешение — увидеть знакомое лицо в огромной крикливой
