немного, порция Мистера Джима была гораздо больше. У Серебристой Луны не хватило духа скупиться сейчас на еду медведю.

Ткнув пальцем Оленёнка в круглый животик, Гранитный Утёс ушёл. Фиалка так и не проснулась.

Сначала Гранитный Утёс хотел остаться и повидать брата, но побоялся, что Эбон Уинтерс может сделать что-нибудь с Мистером Джимом, если узнает, что медведь находится в посёлке. А охотник хотел оттянуть час разлуки со своим другом как можно дольше.

Они вышли из посёлка, и вскоре белое безмолвие поглотило их. Только треск сучьев, которые ломал Мистер Джим, пробиваясь через снег, нарушил тишину. Этой ночью они собрались заночевать в густом ельнике, где плотные лапы старых елей почти не пропускали снега. У Гранитного Утёса не было с собой одеяла, но он знал, что тепла, исходящего от Мистера Джима, хватит на двоих, — медведь не раз выручал его в подобных случаях. Вынув из-за пояса топорик. Гранитный Утёс нарубил веток и сделал щит от ветра. Потом он развёл костёр. Ещё не совсем стемнело, но выше в горах уже было не найти такого хорошего местечка.

Гранитный Утёс собирался подбросить топлива в костёр и вдруг испуганно вздрогнул — позади него раздался голос. Он обернулся и чуть не уронил от удивления хворост на землю. Перед ним стоял Белый Лось. За спиной молодого индейца был большой тюк. Он сбросил его на землю.

— Ты спешишь уйти от помощи, — усмехнулся он.

— Я спешу назад к своему горю, — ответил Гранитный Утёс.

— Я принёс тебе шестьдесят шкурок, — спокойно сказал Белый Лось.

— Откуда ты узнал? Неужели Серебристая Луна… — Глаза Гранитного Утёса потемнели при этой мысли.

Белый Лось покачал головой.

— Фиалка не спала, — сказал он. — Ты должен бы знать, что женщины всегда чуют беду. Фиалка поняла, что ты что-то скрываешь.

— Утром ты унесёшь свои шкурки обратно, — твердо заявил Гранитный Утёс.

— Фиалка и я поговорили. Мы тоже хотим маленького, как Оленёнок, и мы хотим, чтобы Мистер Джим был тут и играл с ним. Вот так! Утром я уйду, но без шкурок. А теперь я хочу есть. После тебя осталась плохая дорога: Мистер Джим протоптал большие ямы.

Было ясно, что шкурки останутся.

Гранитный Утёс достал свои припасы, и братья сели ужинать — теперь им было не до разговоров, потому что старший ел с аппетитом впервые за несколько дней.

На следующее утро завыла пурга, но это обстоятельство не пугало братьев. Оба были прирождёнными следопытами — снежные бури были им не страшны. Гранитный Утёс пришёл в прекрасное расположение духа. Они уговорились, что он вернётся в Кроссинг и будет помогать Белому Лосю охотиться на дичь. Они будут жить так, как жили их деды и прадеды — обходиться без припасов белых. Это вовсе не трудно. А шестьдесят шкурок заберёт Гранитный Утёс.

Уже смеркалось, когда Гранитный Утёс радостно ввалился в хижину. В очаге пылал огонь, и треск его почти заглушал рёв пурги. При виде тюка со шкурами, брошенного на пол Гранитным Утёсом, старик улыбнулся. В дверь влез Мистер Джим, окутанный облаком морозной пыли. Его мохнатая морда сплошь заиндевела. Он шумно отдувался и жадно сопел.

— У меня готово тушёное мясо с бобами. Его много, — сказал Красный Журавль.

— Будут конфеты и будет кофе, — пообещал Гранитный Утёс, стаскивая меховую куртку.

Это был не ужин, а настоящий пир. Мистер Джим сидел вместе с ними и ел за двоих медведей. Гранитный Утёс не говорил Красному Журавлю, что надо экономить. Он знал, что еда у них будет в достатке, что дома голод не грозит им.

— Эта пурга на много дней, — сказал Красный Журавль. — Не к чему нам оставаться в Юнавипе после того, как она кончится. Всё равно все тропы занесёт снегом.

И тогда Гранитный Утёс рассказал ему, о чём порешили они с братом.

— Мы будем охотиться на дичь, а не за шкурками. Ты останешься с женщинами, а мы с Белым Лосем проберёмся к нижним посёлкам. Трудно не будет. Это бледнолицым торговцам страшны большие морозы, мы-то их вынесем.

Красный Журавль сонно кивнул и отложил трубку.

— А теперь будем спать, — проворчал он.

Мистер Джим уже спал. Длинный путь утомил его больше, чем хозяина, потому что он всё время проваливался в сугробы, в то время как Гранитный Утёс скользил по снегу на лыжах.

Снаружи свирепствовала вьюга. Сильный ветер нёс с севера тучи мелкого снега. Ветер проносился над гребнем горы, у подножия которой прилепилась хижина, и обрушивал на долину снежные каскады. Этот снег, смешиваясь со снежными хлопьями, падавшими с неба, оседал на обледенелом склоне горы и наметал высокие сугробы в лесу. Огромный нанос образовался на самом гребне. Постепенно нарастая, он всё дальше выдавался вперёд и делался всё плотнее и плотнее, пока не затвердел, как лёд, и не покрыл гору морозной глазурью.

Около полуночи к хижине явился посетитель и несколько раз обошёл её вокруг. У незнакомца были короткие ноги и крепкое туловище. Он останавливался на каждом шагу, внимательно осматривал странную пещеру, в которой жили человеческие звери, принюхивался и фыркал. Это был Каркаджу, спустившийся вниз с куньей тропы в поисках еды. Последние дни ловушки, расставленные вдоль тропы, мало что дали ему, и Каркаджу пришлось отправиться на поиски места, где можно было бы раздобыть пищу. Он тщательно обследовал хижину и даже потрогал дверь.

Голод утолить здесь, по-видимому, было нечем. Очевидно, нужно было снова заняться охотой. Но рассчитывать на удачную охоту, когда слепящий ветер носился, завывая, по долине, не приходилось. Подумав немного, он повернулся и через перевал направился в долину, расположенную по другую сторону горы. На пургу он не обращал внимания. Он презирал её, как всякую силу, направленную против него.

Его путь лежал по той же неприметной тропинке, по которой шли Коби и Смельц. Каркаджу скоро понял, что по этой дороге проходили всего лишь несколько дней тому назад.

Позёмка замела все следы по хребту, и снег тяжёлой ослепительно белой пеленой покрыл долину, но у Каркаджу были свои приметы. Вот недалеко от вершины огромный пень, возле которого останавливалась собачья упряжка. Миско пометил пень, а на камнях и кустах вокруг ещё сохранялись незнакомые запахи остальных собак.

Обнаружив эти отметины, Каркаджу довольно зарычал. Где-то поблизости вся эта компания, конечно, останавливалась на обед или ужин. Возле таких мест ему не раз случалось находить лакомые кусочки. Он бежал без остановки, пока не добрался до перевала. Внизу завывала пурга; было похоже, что это ревёт огонь, прочищая засорённую трубу. Перед ним, объятое бурей, лежало Ущелье Ада.

На перевале Каркаджу обнаружил место, где закусывали Коби и Смельц. Он сунул нос в жестянку из-под печенья и принялся разгребать снег; выкопал спитой чай и попробовал его. Но чай не пришёлся ему по вкусу, и Каркаджу снова тщательно закопал его. После получасовых поисков ему удалось обнаружить только огрызок печенья. Пустую жестянку он отнёс подальше и закопал. Каркаджу не смог бы объяснить, зачем ему понадобился этот блестящий кусочек жести. Он просто поступил так, как поступали все росомахи с тех пор, как первая из них — злобная, косматая и вооружённая острыми зубами и когтями — выпрыгнула на землю из заколдованных лесов Великого Духа.

Каркаджу уселся спиной к метели — нужно было как следует обдумать все возможности раздобыть еду. Обострённый слух прекрасно различал голоса стихии, и кровь бежала быстрее по жилам, когда вихри снега и измельчённого льда налетали на него. Он мог бы бежать по подветренной стороне, но не хотел. Пусть-ка попробует ветер смести его!

Но вот, заглушая вой пурги, раздался страшный гул. Каркаджу тотчас же присел. Гул затих, потом послышался снова и стал нарастать, пока не превратился в сплошной рёв. Где-то поблизости начался снежный обвал. Прямо у него под ногами дал трещину громадный снежный карниз, нависший над обрывом. Низкорослые сосны и приземистые пихты, росшие у подножия скалы, не смогли сдержать все эти тонны льда и снега. Снежная лавина, шириной больше километра, тронулась и медленно поползла вниз. Сначала