— В какой подешевле? — спросил водитель.

— Да, — сказал я, решив не шиковать.

— Самый дешевый — «Harbor Inn.» Ночь — восемьдесят долларов… Устроит?

Недорогой приличный пансион в Берлине обошелся бы мне в тридцать, так что за сумму практически втрое большую я мог рассчитывать, как мне подумалось, на значительные удобства, а потому с таковым предложением шофера без колебаний согласился.

Такси вырулило на скоростную дорогу, тянувшуюся вдоль океанского побережья, и понеслось по ней, безликой и серой, в густом и стремительном потоке машин.

Мотель располагался прямо у съезда с трассы, рядом с заросшим кустарником пустырем, обнесенным забором из металлической сетки.

Я вошел в крохотный холл, тут же уткнувшись в стойку портье, отделенную от внешнего мира мутным пуленепробиваемым стеклом, за которым восседала какая-то старуха лет восьмидесяти с пудовыми золотыми серьгами, в блондинистом парике, в темных очках, с обрюзгшей физиономией, зашпаклеванной густой косметической штукатуркой.

— Номер на ночь, — сказал я, просунув в щель, проделанную в стекле, сотенную купюру.

Мне возвратили сдачу и вместе с ней латунный почернелый ключ.

Я поднялся в темный номер, не без труда отыскал на стене вывалившийся из углубления в ней выключатель, болтавшийся на спутанных проводах. В комнате резко и тяжело воняло застоявшимся табачным перегаром. Ковровое покрытие было заляпано какими-то рыжими кляксами, белесыми разводами, и кое-где на нем отчетливо различались следы башмаков прошлых постояльцев.

Я отдернул жалюзи на окне, превкушая насладиться видом ночного города, но взгляд мой уперся в глухую стену соседнего здания. Повесив пальто, я присел на кровать, глядя на тумбочку, на чьей деревянной поверхности виднелись многочисленные следы от затушенных окурков.

Невольно припомнилась моя складская комнатенка, показавшаяся в сравнении с этим мотелем, котировкой, очевидно, в четверть звезды, королевскими покоями.

Можно, конечно, было сесть на такси и поехать в поисках более приличного пристанища, однако я решил, что одну ночь в данном заведении вынести способен и рыпаться куда-либо на ночь глядя не стоит — в конце концов есть крыша над головой, и ладно. Выпендриваться после того, как коротал ночи в заснеженной армейской палатке в подмосковном лесу, явно не стоило.

Я включил телевизор — на пыльном экране появились люди с фиолетовыми лицами — и прошел в умывалку, где имелась ванна, возвышавшаяся над полом на уровне моей голени, и толчок, на краю которого сидели два таракана невиданной мной доселе породы: длиной с палец взрослого мужчины. То ли тараканы хорошо питались, то ли являлись акселератами, а может, нелегально эмигрировали сюда, в порт Нью-Йорк, из неведомых экзотических стран. Впрочем, за номер платил я, не они, и потому, брезгливо сбросив непрошеных приживал мыском ботинка в толчок, я спустил воду, вымыл руки, обтерев их сомнительной чистоты гостиничным полотенцем, и вернулся в спальное помещение, где по телевизору началась трансляция новостей.

На кровати, на самом краешке покрывала, сидела мышь, пристально рассматривая телевизионного диктора. При моем появлении в комнате мышь, не проявив ни малейшего беспокойства, равнодушно на меня покосилась и продолжила свое наблюдение за событиями на экране.

Я переоделся в спортивный костюм и прилег на кровать, составив мышке компанию. Спросил ее вежливо:

— Не возражаете?

Мышь вновь повела в мою сторону блестящей черной бусинкой глаза и вдруг как бы сделала жест лапкой: мол, все в порядке, лежи, друг, только не отвлекай…

Я уже начал засыпать, как вдруг кровать принялась мелко дрожать, а потом аж вздыбилась подо мной, и я, всполошенный мыслью о начавшемся землетрясении, подскочил, скоро, впрочем, и успокоившись: под отелем проходила ветка метро, а моя кровать, видимо, располагалась по ходу движения поезда, прямо над рельсами.

Привычная к подобным вибрациям мышка продолжала бесстрастно смотреть телевизор.

Я снова провалился в сон, но тут прямо над ухом мужской голос сокрушенно произнес:

— Я оставил презервативы в машине, дорогая.

Я вновь очумело подскочил на кровати, не понимая, что происходит в комнате.

— Сходи в машину, — откликнулся женский голос.

До меня дошло: собеседники вели диалог из соседнего номера, отделенного от меня картонной, видимо, перегородкой, к которой я приткнул свою подушку.

Некоторое время царила тишина, голоса соседей начали уплывать куда-то вдаль, мне смутно привиделась Ингред, но в этот момент что-то толкнуло меня в голову. Затем вновь…

Стенка судорожно тряслась — неизвестные мне постояльцы активно занимались любовью. При этом процесс громко ими комментировался.

Я посмотрел на край постели. Мышка куда-то исчезла. Видимо, в смущении.

Кровать снова вздыбилась от проходящего под ней поезда. Я улегся поперек гостиничного ложа и наконец заснул. На силе воли, что называется.

Проснулся я рано — разбитый и злой. Вышел из ночлежки, оставив в камере хранения свой чемодан, и, поймав такси, отправился в район русскоязычной эмиграции, на Брайтон Бич, за необходимой газетой.

Район представлял из себя большую пеструю трущобу, завешанную вывесками на русском языке. Трущобу венчала эстакада подземки, по которой со скрежетом и визгом передвигались поезда, следущие в сторону моей кровати в мотеле, а также в направлении, противоположном от нее.

Человек кавказского типа в дубленке и в кепке, сидевший в будке местной «союзпечати», продал мне «Новое русское слово».

Я прошелся по улице, всюду слыша исключительно русскую речь, отмеченную, как правило, сильным провинциальным акцентом украинско-одесского звучания.

Двое идущие навстречу мне по улице женщин, одна из которых была, видимо, приезжей, вели следующий диалог:

— И что ты имеешь сказать за наш Брайтон, Людмилочка?

— Я имею сказать… чтоб мне такую родину, котик!

Эта дама, подумалось мне, прибыла в данный чертятник откуда-то из глубин мрачнейших сибирских руд. У меня по крайней мере не возникло ни малейшего желания поселиться в подобном местечке с его довольно-таки странными обитателями, чью внешность отличала принадлежность к какой-то особой нации, причем превалировал на этих мельтешащих на Брайтоне физиономиях не столько признак еврейской расы — это-то ладно! — а печать некоей дегенеративности. Или, может, Америка отражалась таким образом в зеркалах лиц обитателей здешнего гетто?

Черный человек открывал жалюзи небольшого супермаркета. Проходивший мимо него пожилой толстячок, остановившись, полюбопытствовал:

— Как дела, Джим?

— Хорошо, очень хорошо, мужчина! — старательно выговорил Джим, фиксируя жалюзи на оконном проеме.

Я почувствовал, что английский язык в данном районе не обязателен, зато обязателен одесский.

Зашел в супермаркет, где мне вручили газетку с указанием сегодняшней скидки на некоторые виды продуктов.

Неподалеку от меня стояла седовласая дама в шубе из чернобурок, с бесчисленными бриллиантовыми кольцами на скрюченных артритом перстах.

— Семен, ты проверил газету? — вопросила дама лохматого молодого человека в спортивной куртке.

— Да, мама, там никакого дискаунта на макароны…

— Так что? Надо платить, сколько стоит?!

Из супермаркета я проследовал в заведение, обозначенное как «Пельменная», и уселся за стол, заказав себе плотный завтрак.

В ожидании горячего блюда развернул «Слово». Нашел отдел объявлений.