может закалиться настоящий советский воин. Он мне, правда, возразил, что нагрузки чрезмерно велики, но я сказал, что у нас не было даже случая простуды…

— Только сотрясение мозга, — изрек командир дивизии.

— Я овладевал брусьями…

— Ну, ты и фрукт! — Генерал кинжальным взором впился в мои честные серые глаза, но, не обнаружив в них ничего, кроме доброжелательной невозмутимости, нервно заходил по кабинету.

Я находился в расслабленном варианте стойки «смирно», искоса поглядывая на пешие маневры главы нашего высшего командного состава.

— Ты с ним познакомился в госпитале? — последовал резкий и нервный вопрос.

— Так точно.

— В адъютанты к себе он тебя, случаем, не приглашал? — произнес генерал с издевочкой.

— Нет, — спокойно ответил я. — Просто оставил свои телефоны, сказал: если что, звони…

— Если — что?.. — вкрадчиво переспросил генерал.

— Честно? — с грубым напором спросил я.

— Ну… честно, — произнес военноначальник, от напора опешивши.

— Предлагалось служить в Москве. — Я надолго задержал в груди воздух.

— Так…

Молчание.

— Где именно? — взволнованно спросил генерал.

— Я пока не определился с решением в принципе, — ответил я вдумчивым тоном идиота. — Концептуально, как говорится.

— Пшел вон, — процедил генерал растерянно.

Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какие— то особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном пути в казарму косноязычно мне приказал:

— Эта… Ты после госпиталя… нуждаешься в поправлении самочувствия… Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня. Форма эта… парадная.

« Яволь!» — подумал я, но ответил по уставу, степенно:

— Есть…

Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!

Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какой— то странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом перед неизбежным уходом из него в неведомое.

Грустное сравнение… Даже тягостное. Я всячески старался отмежеваться от него: дескать, подумаешь — каких-то два года армии, пройдут — не заметишь, но отчего-то занозой засело в сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще недавно оберегавшие мою юность, то не скоро, если вообще возвращусь…

Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине школьную учительницу английского — некогда молоденькую миловидную выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское происхождение и связанное с ним знание языка.

Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата срочной службы при встрече с дамой — величина, определяемая преломлением светового потока через некий магический сексуальный кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся характеристики: «она была как сон чудесный» — не поручусь.

— Толя? — искренне обрадовалась моя бывшая учительница и поцеловала меня в щеку. — Ну, как ты?..

Если вопрос касался текущего момента, то ответ на него прозвучал бы, думаю, для автора вопроса шокирующе, ибо, повествуя о своей армейской долюшке, я усиленно размышлял, под каким бы предлогом к себе красавицу-учительницу пригласить, тем более маман была на работе и квартира бесполезно и преступно простаивала.

— Может, посидим, по рюмке коньяка… — обтекаемо предложил я, получая из рук продавщицы пакет с апельсинами.

— С удовольствием, — с какой-то даже готовностью согласилась она. — Но я жду звонка… Так что только если ко мне… Ты как?.. Коньяк, кстати, есть…

«Ты как?» Интересный вопрос!

Не знаю, какого она ждала звонка, и был ли таковой, но последующие двое суток увольнения я всецело посвятил упоительным прелестям молодого женского тела, полностью растворившись в нем. Учительницу именовали Ксения, и этим именем следовало бы называть тайфуны.

С двухчасовым опозданием, качающийся от бессонницы, пропахший распутством и дамской парфюмерией, с криком маман в ушах: «Вот ты какой!» — я прибыл под испытующий взор своего капитана, произнеся неповинующимся, деревянным языком зазубренные словосочетания о готовности продолжить священный долг…

Комроты выразительно посмотрел на часы. Помедлив, изрек с хмурым осуждением:

— Вы… сильно отстали от занятий. Придется наверстывать. И усиленно, товарищ курсант.

— Так точно, — просипел я.

На занятиях, вдумчиво пяля глаза на принципиальную электрическую схему приемного устройства радиолучевого датчика, я видел, как из просвета в абракадабре сопротивлений, диодов и прочих полупроводников мне подмигивает лукавый женский глаз моего бывшего преподавателя.

Да, преподавателем она оказалась высочайшей квалификации, имею в виду, конечно же, не английский, тем более и общались мы с ней эти двое суток в основном междометиями…

Я безоглядно и слепо влюбился. И сознавал с каким-то обмиранием в сердце, что вот и у меня появилась та самая девушка, ждущая своего солдата. Да, пусть я был у нее далеко не первым, но к чему лицемерие, я ведь тоже не отличался, увы, целомудрием, о чем сейчас как-то даже и сожалел.

Но что те, прошлые увлечения! Так, неизбежные издержки физиологических инстинктов… И разве сравнимы они с любовью нынешней, истинной, окрыляющей, дарущей смысл бытия…

Я даже с полнейшей серьезностью воспринимал стишок из армейской газеты, опубликованный в рубрике «Литературное творчество наших воинов»: