– Дурь и головная боль, – откликнулся он. – Сочувствую. Уже готов приказ. Ты в нем куратор.

– И чего делать? Там прослеживается мотив дублирования функций Абрикосова.

– Да плюнь ты на все, – отмахнулся он. – Найдешь энтузиастов, они все разрулят. Все это не деньги, милостыня. Гроши на латание дыр, на близкие цели. Я с Абрикосовым в свое время наносился, как курица с яйцом. А теперь сдаю его новому заму по тылу – и слава богу! Дружите! Пусть пересчитывают свои медяки, делят их трясущимися ручонками, мы им тоже подбросим, чтобы не укорили в жадности… Все эти фонды, советы – дымовая завеса. А вот за ней – все дела.

– И чего мы раньше рога в рога упирались? Одной жопы ягодицы…

– Я рад, что встретил такое понимание с твоей стороны, Юра…

– Это называется диалектикой, Саша. И если насчет понимания, то – пониманием логики ее развития.

– По рюмахе? – предложил он.

Я взглянул на часы. Сказал:

– Успеется. В пять часов нам официально представляют нового первого зама и зама по тылу. Чего дышать перегаром на начальство? Тем более потом все равно грядет пьянка. В столовке, в генеральском закутке с обеда готовят стол…

– Да? А меня не приглашали, – удивился он.

– Меня тоже, – сказал я. – Но куда они без нас денутся?

– А вот это, – качнул он пальцем, – даже не обсуждается. Пистолет без патронов и спускового крючка – металлолом…

И нас, естественно, пригласили. Сначала на скомканное торжество ознакомления с замами, а после на скромный банкет в честь занятия ими надлежащих позиций.

Тыловик Филиппенко, крепкий, низкорослый брюнет с курчавой шевелюрой, хитрыми бегающими глазками и румяным широким лицом, походил на купчика средней руки, отмеченного, однако, изрядным апломбом. Произнес тост за процветание конторы, уверил собравшихся в укреплении ее твердого хозяйственного фундамента. За этим типом угадывалась основательность матерого куркуля и жесткого погонялы. Этот, как я понял, себя проявит и маячившего за его спиной верзилу Абрикосова, влюбленно на него взиравшего, будет держать за холку бульдожьей хваткой. И несмотря на ущербную должность завхоза, выбьется в фигуры значительные.

А вот первый зам Шлюпин, недавно произведенный в генерал-майоры, внешнее впечатление производил кисловатое. Сухая желчная рожа, глаза невыразительные и тусклые, как у дохлой селедки, сутулый, мрачный, низкорослый и хлипкий. Согбенно и молча сидевший за столом и неотрывно записывающий что-то в блокнот, он напоминал нахохлившегося угрюмого воробья, стриженного под бобрик. Опасный тип! Наверняка с болезненным осознанием своей неказистости, а потому – с наполеоновским комплексом. Этот, чувствуется, со службы не будет вылезать сутками и требовать того же от остальных. Да и чем ему еще заняться? Таких в упор не замечают дамы, носи они и погоны с четырьмя большими звездами. Вот ведь несчастный! Выбейся он, к примеру, в министры, так бы и пропадал в своем кабинете. И к шлюхам не поехать, и секретарша по доброй воле не сподобится… Кто его, интересно, обслуживает? Жена его, наверное, под стать ему, а значит, несчастен он вдвойне. Если, конечно, не утрачены им эстетические критерии.

И чего такого зама присмотрел себе Коромыслов – живой и веселый, любитель застолий, рыбалки и, думается, опытный бабоукладчик, ибо, уловив его взгляд на пришедшую с документами симпатичную девочку из бухгалтерии, я понял, что за ее карьеру отныне беспокоиться не стоит.

Словно уяснив мои мысли, Есин шепнул мне на ухо:

– Во, взял себе Федорович динозавра… Этот не упустит ни одной мелочи. Говорят, читая документы, правит запятые и орфографию. На рабочем месте в восемь часов утра. У него по расписанию даже насчет пописать. И носки пронумерованы: левый и правый. А в гараже личном – паркет и обои, шофера вчера трепались, мне мой отстучал… Такой воробья в чистом поле загоняет.

Пьянка прошла вымученно и скучно.

Шлюпин цедил через сухой кривой рот водку по капле как микстуру и ледяным взором изучал окружавшую его публику. Вынужденные улыбки, которыми он отвечал на звучавшие в его честь здравицы, более походили на рефлекторные судороги лицевых мышц.

Фразами новый зам изъяснялся рублеными, сухими, мертвыми, с налетом канцелярского акцента.

Усмотрев наши доверительные перешептывания с Есиным, Коромыслов удивленно вздернул бровь, а затем остро прищурился, уясняя, видимо, зарождение альянса, и на лицо его легла тень озабоченности, ибо устраивавший его принцип «разделяй и властвуй» на глазах обращался в прах.

Подошел к нам:

– Ну, как будем работать?

– Дружно, товарищ генерал, – выпалил Есин прочувственно.

– Давно пора… – В голосе Коромыслова звучало разочарование.

Я взглянул на часы. Сказал:

– Извините, у меня через час аресты по двум адресам одновременно. Вынужден покинуть…

И получив вымученно-благословенный кивок начальства, отправился домой.

Жена уже неделю была в отъезде, на очередных съемках, дочку перевезли на попечение к теще, и я предвкушал понежиться редкий вечер на диване у телевизора за просмотром свежего голливудского боевика, еще не вышедшего на экраны Америки. Пиратской продукции, ежедневно конфисковываемой нашими операми, у меня было хоть отбавляй. Где только взять время для ее просмотра?

Вышел из управления. Моей персональной телеги на месте не оказалось. Подкатила она только спустя десять минут, после моего звонка шоферу.

– Извините, товарищ полковник, – выскочил он из машины и растворил передо мной дверцу. – Спиртом для омывателей затаривался, три канистры заполнил. И вам пригодится. Сейчас подъедем, у вас ведь в подземном гараже машина? Переложим тару…

Мой «Мерседес» уже полгода стоял на паркинге под домом, покрываясь пылью, оседая на спущенных покрышках и откровенно скучнея от вынужденного простоя.

– Откуда спирт? – спросил я, глядя на его плоскую продувную физиономию, на которой отчетливо читалась его принадлежность к фискальным службам.

– Целую цистерну наши колбасники тормознули, – ответил он. – Наливают всем без ограничений. Говорят, продукт пищевой, качественный. Но я не рискую. Надо бы еще заправиться, а то туда сейчас весь СОБР ломанулся, эти любую емкость освоят, не успеешь зубами клацнуть…

– Ну ладно, трогай.