невозвращенцев в управленческие эмпиреи.

Самой удобной личностью, главным снарядом для убийственного залпа по помещенному за изгородь большой политики монстру виделся Соколов, которого за полгода Решетов проволок по иерархической лестнице званий от подполковника до генерал-лейтенанта.

Церемониться с этой персоной никто не собирался. Снаряд он и есть снаряд. Удар бойка в очко, то бишь, пардон, в капсюль, и – боеголовка летит в надлежащем направлении.

Однако бывший мой соратник, уже побывавший в подобной передряге и поднабравшийся значительного оперативного горького опыта, заранее подготовил себе отступные рубежи, покинув страну и начертав в завещательном порядке послания различным влиятельным дядям, укоренившимся в тени трона. Суть посланий означала, что его розыски и экстрадиция ничего хорошего дядям не сулят, ибо тайные знания о них, доступные покуда Соколову, потрясут, выпусти он их из своих рук, своей головы и сохраненных документов, не только обывателей, но и фундамент самого Кремля.

Отдельное напутствие им было оставлено лично для Решетова, жаждавшего отныне, как гласили слухи, непременного физического устранения некогда возлюбленного нукера, не сподобившегося безропотно положить забубенную головенку на плаху в благодарность за никчемные уже погоны и килограммы переваренной калорийной белужьей икры, сгинувшей в канализации.

Что было бы со мной, сподобься я в свое время принять участие в азартных играх упомянутых персонажей? Ведь как чувствовал…

Но хоть и я, и Филинов ютились в сторонке от злодеяний верховного милицейского режима, однако являлись, как ни крути, ставленниками сверженного идола, а потому дальнейшими своими жизненными перспективами нам пришлось озаботиться всерьез и огорчительно. Тем более мой якобы дядя вице-премьер тоже с треском обвалился со своего поста и готовился к должности посла в какой-то занюханной банановой державе.

С каждым часом мы едва ли ни физически чувствовали растущее вокруг нас неприятие и боязливое отчуждение, как возле чумных крыс.

Менялись люди в министерстве, в Администрации, в Думе, вылущиваемые в соответствии с выверенными схемами кадровых кроссвордов, и над нами ощутимо и холодно начинал довлеть вакуум.

Я нутром ощущал, что пришедшая власть устоится надолго, сконцентрируется плотно и ляпов в стратегических должностных назначениях не допустит категорически.

На смену старой, расхлябанной, зажиревшей и пропитой чиновничьей своре ровными скромными рядами шли дисциплинированные, голодные и беспородные псы, твердо устремленные на цель должности, с ухом, вывернутым на рык вожака, беспощадные к чужакам.

Филинов метался по инстанциям в поисках поддержки, откровенно завидуя пригревшемуся в мэрии Сливкину, некогда им сожранному, и то и дело вызывал меня посоветоваться и пролить гневные слезы в лацкан моего пиджака.

Штатные астрологи из его кабинета не вылезали, давая прогнозы умеренно-оптимистичные, но лица их при выходе из приемной выглядели озабоченными, ибо крах нынешнего шефа, обеспечивающего их довольствием, удостоверениями и социальной защитой, ничего сладкого им не сулил. Тут уж и без эзотерических закавык все вычислялось с предельной и безыскусной простотой.

В довесок грянул подковерный межведомственный скандальчик с участием моих орлов из отдела по незаконному обороту оружия, задержавшего отставника ГРУ, возившего контрабандой пистолеты из Финляндии. При задержании он оказал сопротивление и был нещадно бит, угодив в больницу со сломанной челюстью и вывихнутым запястьем. А когда половина партии изъятых новеньких «Глоков» и «Кольтов» разошлась по своим ребятам, а прокурор возбудил уголовное дело, оказалось, что за махинацией со стволами стоит оперативное мероприятие родимой разведки.

Дело свернули, но слухи о сломанной челюсти и допросе доблестного офицера с применением противогаза и наручников дошли до высших инстанций и нам выписали по первое число отборных люлей, сопровождаемых ужасающими матюгами.

После этого инцидента как назло грянул другой: опера из бандитского отдела, обсчитанные при покупке закуси в каком-то ларьке, схлестнулись с продавцами, устроили показательную устрашающую стрельбу и в итоге подпалили сигнальным патроном из какой-то специфической стрелялки торговую точку, сгоревшую дотла со всеми продуктами первой необходимости.

Не успели мы отписаться, как последовала жалоба на Баранова, отметелившего по пьяному делу двух придравшихся к нему гаишников.

А после один из тыловиков, отдыхавший в Италии, умудрился посеять там свою служебную ксиву, неведомым чудом перемещенную сначала в местную полицию, потом в российское посольство, затем в наш МИД, а уж после – в МВД, где рассвирепевший заместитель министра, вызвавший Филинова, орал на него битый час и махал кулаком перед носом. Свою выволочку, посверкивая лысиной и стеклами очков, он закончил так:

– С вашей махновщиной мы закончим буквально на днях. Прощайте.

После этой отповеди Филинов упросил меня вместе с ним съездить к Олейникову. За советом и поддержкой.

Как предыдущий, так и нынешний президент относились к испытанному генералу госбезопасности с уважением непреклонным, в конторе он сидел крепко, как шуруп в дубовой доске, новый директор ему всячески покровительствовал, а потому затея моего шефа с визитом на Лубянку и мне представилась нелишней. Кроме того, Вова Филинов меня вполне устраивал в качестве либерального и отзывчивого начальника, да и для себя лично я не находил никаких существенных опор, кроме заместителя директора ФСБ, почитавшего меня прошлым боевым товарищем и нынешним соратником.

Прибыв в цитадель госбезопасности, прошли в бюро пропусков. Пропуск, собственно, был необходим Вове. Я, по милости Олейникова уже обзавелся местным удостоверением, где фигурировал как его советник с воинским званием «полковник». Причем при входе в здание проверяющий документы прапор мне козырнул вдумчиво, а изучив милицейскую ксиву Вовы, смерил его равнодушным взором, подчеркнув, как бы, молекула в форме, моральное превосходство чекистского верховенства над черной милицейской костью.

Олейников на сей раз был бодр, свеж, лучился довольством, удачливостью и оптимизмом. И было с чего: благоволивший к нему прошлый коллега угодил на вершину власти, подтвердив по отношению к нему свою лояльность. Не всем уготованы такие подарки судьбы.

Молодцевато привстал из-за стола, протянул руку, похлопал нас по плечам:

– Ну, присаживайтесь, борцы с оргпреступностью, чай будем пить. Или покрепче чего?

– Не-не… – стесненно выдавил Филинов. – В нашем сегодняшнем положении – трезвость всему порука…

– Во как! – искренне изумился Олейников. – Какое-такое положение? Чем беременны?

– Дурными предчувствиями, – вступил я.

– Если вы беременны, это дело временно, – со смешком высказался хозяин кабинета. – Если не беременны, это тоже временно… – Затем, переведя взгляд на мрачного Вову, продолжил сокрушенно: – Впрочем, как чувствую, к юмору у вас сегодня предрасположенность отсутствует напрочь.

– Какой уж тут юмор… – вздохнул мой непосредственный шеф, озирая стены кабинета, где портрет основателя ЧК висел напротив портрета действующего президента.

Основатель смотрел на главу государства искоса, испытующе, глава на основателя – отстраненно и безразлично.

У книжного шкафа на стене, в рамочке, на глянцевом листе, подобно фотографии выпускного класса, виднелся плакат, запечатлевший галерею образов всех бывших руководителей карательного ведомства, в недрах которого мы ныне обретались.

– Вот люди были, – уловив мой взгляд, иронически сузил глаза Олейников. – Без компромиссов. Кремень! Не все, конечно… Попадалось, увы, и окаменелое говнецо. Внушающее уважение подделка.

– Основоположника там не хватает, – буркнул я.

– Кого? – удивился Олейников.

– Малюты Скуратова.

Даже на желчном лице Филинова дрогнула стеснительная улыбка. А Олейников расхохотался от души: