полицейщиной, бездушной властью, чиновной спесью, блатом и кумовством, сгоревшими банковскими вкладами, наконец. И что она не могла простить стране никогда: канувших в лагерях репрессированных родителей. А когда все поменялось и провозгласили свободу, она посчитала, что все вернется, ибо снесли надстройку, но на прежний фундамент те же кирпичи лягут, и цемент для них замесят по старому рецепту. Так, по крайней мере, выходило из ее разрозненных реплик. И пусть не идея двигала ею, а инстинкт, суть ее переезда была в отрешении именно от темного нутра нашей чванливой и жестокой Российской империи. А вот рафинированный империализм представился и убежищем, и благим горизонтом. И что забавно – со своим трудолюбием, ответственностью, скромными бытовыми пожеланиями и стремлением учиться новому она растворилась в Америке, как сахар в воде. Ее обожал муж, ее окружали новые друзья, она работала бухгалтером в крупной компании, и ей ежегодно повышали зарплату; она в считаные месяцы заговорила на английском причем, благодаря своему музыкальному слуху – почти без акцента; она вросла в чужую почву, как в родную, словно бы для нее и предназначенную. Но – главное и обидное для меня: она не только не хотела навестить Родину, но с искренним ужасом отторгала от себя даже саму идею такого визита. А вот мне – недоумку, возможно, наша страна дураков казалась землей обетованной. И на призывы мамы к воссоединению я реагировал вяло, хотя разок и навестил ее американские пенаты.

Визу, правда, получил со скрипом. Дал, простодушный чудак, положительный ответ в анкете относительно судимостей. И консул попросил принести копии приговоров. Ознакомившись с последним, где фигурировало слово «грабеж», поднял на меня испуганно толстенные линзы роговых очков, молвив:

– Да вы же… гангстер!

– Но я же к маме… – промолвил я.

И визу дали.

Впечатления от визита были приятными и пресными, как от рахат-лукума после кружки пивка. Уютный бруклинский домик в пляжной зоне океана, примыкающий боковыми стенами к себе подобным; задний дворик с зеленой лужайкой и разноцветьем клумб; тихая улочка, обсаженная вековыми деревьями; морской кристальный воздух.

Супруг мамы – сухопарый доброжелательный ирландец, профессор медицины, принял меня по- родственному, хлопотал о каждой мелочи и каждодневно убеждал остаться, но веяло от него такой добропорядочной скукой и пунктуальным распорядком, что утомился я в предупредительности его до невозможности. А эти чинные компании местных розовощеких обывателей с их сходками на шашлык, именуемые «пати» и «барбекю»; картинный ужас при виде сигареты в моих руках; металлокерамические улыбки, вопросы о том, есть ли в России мамонты, чем балалайка отличается от банджо и построят ли демократы мавзолей для Горбачева и Ельцина согласно известной исторической аналогии. Наконец, бесконечные дебаты о налогах, страховках, акциях и деньгах.

А местечко – вполне. Все заборы – в гроздьях винограда, теплынь курортная. Вышел в шортах с удочкой к океану и – уди рыбку. Ялта. И даже не верится, что в часе езды – Манхэттен с его небоскребами и выспренними авеню. А поблизости – дислокация крепкой русской общины – Брайтон-бич. Если жить там – английский без надобности. Там уже колбасно-ананасная американская Одесса, соседствующая с нашей опять-таки американской Ялтой.

В общем, красота и симметрия, удобств – куча, но через неделю я уяснил: пора домой, погуляли. Я даже не знаю, как описать свое состояние после проведенных за океаном трех недель. Я… заболел. Я энергетически ощущал свою оторванность от России. И никакие американские витамины восстановить образовавшуюся во мне болезненную пустоту, выкручивающую все нутро, не могли. И я рванул назад. И уже на следующий день по возвращении, оглядев знакомый заснеженный дворик, блаженно понял: дома!

После я много раз ездил по миру, но когда убываешь за моря и долины с убежденностью обязательного возвращения, она, как прививка, спасает тебя от разлуки с корнями. А в Америку-то, чего греха таить, я ехал с тайной мыслишкой остаться… И мыслишка эта прививку изничтожила. Так или иначе, но я определился: жить мне суждено в России, а потому и будем здесь жить. Но моим большим американским достижением явился краткий и яркий любовный роман, продолжающийся до сих пор и кто знает, что сулящий в туманном будущем.

Эффектную брюнетку звали Леной, и была она подругой мамы, хотя по годам являла мою ровесницу. Но по уму и хватке превосходила десяток наимудрейших евреев, и не то, что коня, а слона могла остановить на скаку. Владела рестораном и парой магазинов, ездила на новеньком «Бентли» и буквально купалась в успехе и здравии. И просто не верилось, что деревенская девчонка из уральского села, набравшись наглости, без гроша в кармане приехала с каким-то танцевальным ансамблем в Штаты, осталась на улице, но выжила и выкарабкалась из трясины на свой солнечный газон. Чего это ей стоило – оставалось только догадываться. Хороший повод для догадок представлял ее супруг, от которого было двое детей: авторитетный итальянский мафиози. Уже пару лет они проживали раздельно, однако сохраняли весьма дружеские отношения.

– А чего расстались? – спросил ее я.

– Да все само собой изжилось, – равнодушно пожав плечами, объяснила она. – Прошла любовь, остались хлопоты. Обычное дело, никто не в претензии. На детей денег дает, оставил мне дом… И в делах помогает. Нормальный мужик. И я его понимаю: сорок с небольшим, вокруг двадцатилетние девки, своя яхта, каждый день – праздник, а тут какая-то старая баба, детские сопли…

– Какая же ты старая? Тебя в кино снимать надо!

– Я уясняю сверхзадачу твоих комплиментов, Юра. Но ты просто не видел его девок.

И не увидел. И видеть никого не хотел после трех дней и ночей, в течение которых мы не вылезали из постели. И помани она меня, я бы остался. Но манить меня в свою жизнь она не стала. Сказала:

– Ты не из этих… Не из эмигрантов. Тебе в России жить надо. Тут ты гость, а приспосабливаться начнешь – хребет согнешь. Буду по тебе скучать. Но тебе соскучиться не дам. В России бываю каждый месяц по делам. Примешь в гости?

И залетала ко мне теперь эта дивная яркая птица постоянно, и жила у меня, моталась по своим неведомым мне делам, а после уезжала, оставляя меня счастливого, опустошенного, надеющегося на следующую с ней встречу и живущего в ожидании ее.

Я любил ее. Но – отстраненно, понимая, что брак с ней был бы ошибкой. Органически совпадающие друг с другом любовники, собеседники и просто близкие люди, мы были разделены в общности бытия хотя бы своими характерами. Она была лидером – жестким, властным, подчинявшим вокруг себя всех во имя своих желаний и капризов. А я не терпел покушений на свою свободу. Широта ее жизни и трат заставляли меня лишь беспомощно воздыхать, а вступать в роль муженька-приживалы, рано или поздно должного влачить лакейскую лямку, ничуть не вдохновляло. Это великолепно понимала и она, тактично не замечая мою бедность и не выпячивая свое великолепие.

Мы стали ближайшими друзьями, и она поверяла мне все как действительно родному человеку. Ох, Ленка! Я и думать не думал, но ее связи с криминальным миром России и Штатов были всесторонни, и пользовалась она ими изощренно и твердо. Гнала в Нью-Йорк контрабанду, на корню скупив таможни по обеим сторонам границы, устраивала жаждущим визы и настоящие американские документы не без помощи своего муженька, отмывала деньги, поставляла кокаин в великосветские американские круги и спекулировала недвижимостью в Нью-Йорке.

Много раз она пыталась пристроить меня в какой-нибудь приличный бизнес, но что-то меня неизменно пугало, да и не хотел я быть ей чем-то обязанным, и не стремился в ее деляческий клуб с его вычурными изысками и непомерными аппетитами, откровенно чуждыми моей натуре. Да и чего пенять на жизнь? Бизнес шел ни шатко ни валко, но на хлеб с икрой хватало, холостяцкая моя жизнь разбавлялась мелкими амурными приключениями, плыл я по теплому течению обстоятельств и стремительного времени, ни в чем себе не отказывая, ни к чему особенному не стремясь, и был, в общем-то, счастлив. К алмазам и злату был равнодушен, равно как к особнякам с сияющими палатами, а потому к большим деньгам не лез, ибо где большие деньги, там и большая беда. С биографией своей и судимостями карьера мне не светила, на большие предпринимательские проекты не хватало ни связей, ни мозгов. То есть упорно и принципиально я отрекался от желаний власти, миллионов и славы. Вялый, аполитичный мещанин. А скажите, куда стремиться и зачем? К высокой цели и к идеалам? Был бы рад. Только этот горизонт пуст. И сподвижников нет. Выросло и окрепло новое поколение, чье сознание напиталось чужой музыкой, фильмами и прочей поп-культурой. Это поколение потребителей, ни в грош не ставящих своего ближнего. И