Попав в оборот бывших сослуживцев, нацеленных командой свыше на его уничтожение, некогда вальяжный и хамоватый Соколов вел себя неадекватно своей гордой фамилии, рыдая на допросах и унижаясь перед сопровождавшими его туда сержантами из комендатуры.

Рыдать-то рыдал, но изворачивался всячески, понимая, что до уголовного дела в отношении Решетова не дойдет, а за болтливый язык и «чистуху» его, пешку, участливо погладит по голове дознаватель, а завтра по той же голове последует удар в подворотне, нанесенный тяжелым тупым предметом и тех же свойств человеком.

Снятию Решетова предшествовал его конфликт с министром, слитый в прессу. Что ожидал Решетов от этого дешевого скандала, кстати, и не случившегося, прошедшего мимо внимания кого-либо, я не знал, но знал иное: вынос мусора из избы под ноги любопытствующей публике глава МВД воспринимал как прямое покушение на свою власть.

Но на заданный мне вопрос о Соколове я ответил тоном небрежным, не раздумывая, с грубоватой простецой:

– Да дать ему пинка, и пусть гуляет… Наболтает чего – не отмоемся. И себе навредим, и общественность взбудоражим. Ладно, если бы на Решетове это откликнулось. А так – он свое получил, чего ж дерьмо, за ним оставшееся, ворошить? Писакам всяким… антигосударственным на руку играть? Гонорары их увеличивать своим самобичеванием? Есть недостатки – значит, осознаем и изживем.

Я говорил, отстраненно понимая, что вполне овладел лексикой милицейского начальника и постижением его хитроватого, но все же бревенчатого менталитета. Положительно адекватного, впрочем, внимающим мне слушателям в генеральских кителях с золотыми погонами, чьи узоры отличало шитье витиеватое и путаное, как, собственно, и путь их обретения.

– Во, – упер в меня палец заместитель министра. – Моя школа. Правильно излагает, стратегически. Гляди, Сливкин, каких работников тебе отдаю! Ты начальником второго ОРБ кого утвердить хочешь?

– Его и утвердим, – быстро нашелся Сливкин.

– Верно, бля!

– А Соколова – на улицу, на кислород! – горячо продолжил Сливкин. – Деятели, тоже мне! Фонд создали, чтобы свой рэкет узаконить! Рассадник вымогательства! А директор фонда особняк себе на Кипре купил, мне вчера доложили. С каких средств? Разбираться надо! Не милиция, а какое-то закрытое акционерное общество. Фонд при Управлении! Значит, правительство недорабатывает по зарплате сотрудников, так понимать?! Позорище! Полная дискредитация органов!

– А с губой чего у тебя? – словно не слушая тирады моего нового шефа, поинтересовался Иосифович.

– Чеченский поцелуй.

– Ну, давай гуляй, герой, – распорядился он и утомленно откинулся на спинку кресла в усталости, видимо, от сегодняшних своих милостей.

Оставив генералов для продолжения их бесед, не предназначенных сотрясать уши посторонних, я вышел в знакомую приемную, покалякал о том о сем с бывшими коллегами и отправился в контору.

Назначение меня главой второго оперативно-розыскного бюро, ответственного за весь уголовный криминал, предполагало руководство многими отделами, в том числе и моим этническим. Новым руководителем его с подачи еще неостывшего от благодеяний Иосифовича следовало утвердить проверенного Акимова, отбив притязания на эту должность заполонивших контору подручных Сливкина.

Сливкину, понятное дело, такая моя активность встанет поперек горла, и чем в итоге аукнется в мою сторону, оставалось только гадать.

Прежняя наша гвардия, железные неустрашимые парни, громившие славянские группировки и выкашивающие воровские ряды, приход новых начальников, сплошь выходцев из «колбасной» среды, восприняли с презрением и враждебностью. Что ни говори, а Решетов, при всем его лихоимстве и перегибах, основное дело по ликвидациям бандитских сообществ вел планомерно, оперов защищал и правовые издержки оправдывал результатом. С приходом же Сливкина в атмосфере конторы сразу же утвердился пикантный душок тайной коммерции и осторожничающей дипломатии. Резкие инициативы вязли в ватной нерешительности нового боязливого начальства, был отправлен в отставку прикомандированный прокурор, на каждый чих требовалась резолюция.

Самые талантливые опера начали покидать контору.

Своим приходом на место шефа криминального ОРБ многие увольнения я предотвратил. Кадровый переворот бушевал в экономическом, то бишь «золотом» ОРБ, чьим шефом, естественно и по определению, был назначен человек Сливкина, некий Есин.

Из министерства в контору я торопился, озабоченный вчерашней встречей с сослуживцами Тарасова.

Вадима, как мне сообщили, титаническими стараниями Решетова на днях переводили из Лефортово в Бутырку, причем, как они полагали, не в камеру для сотрудников органов, а к отпетым уголовникам, должным обработать его по заданной программе. Противостоять такому решению мы не могли, а вот нейтрализовать его попытаться стоило.

Начальник отдела, ведающего ворами в законе – хозяевами зон и тюрем, пользовался у своих подопечных, возможно, натянутой, скептической, однако твердой репутацией «правильного мента». Со своим контингентом он работал корректно, хотя и твердо, но подлостей с подбросами оружия и наркотиков не допускал, а многочисленные попытки всучить ему взятку оканчивались провалом.

– Зарплата у меня маленькая, – объяснил он как-то одному из криминальных авторитетов свою позицию. – А семья большая. Деньги мне нужны. Но ты поясни всем заинтересованным: у меня много знакомых коммерсантов, нуждающихся в юридических консультациях. Я их даю, скажем, так. Но если возьму деньги у блатных, вам и уподоблюсь. И спрашивать вы будете с меня как со своего. По всей строгости. И правильно сделаете. Вопрос: так зачем мне себя терять? И лезть обеими руками в капкан?

Я обрисовал ему ситуацию.

– Слышал я о ваших злоключениях, – вздохнул он. – Но разбираться, кто там прав, кто – нет, не собираюсь. Просишь – сделаю. «Чехи», кстати, уже стрелки по данному вопросу друг на друга переводят, скоро, помяни мое слово, начнется отстрел подозреваемых… Если, конечно, Тарасов на себя ничего не возьмет. И подвигли «чехов» на внутреннюю измену, полагаю, его кореша-чекисты. Их методами отпахивает…

– А у нас методы другие? – заметил я.

– Мы тоже спецслужба, куда деваться… – пожал он плечами. – А вы с Акимовым вроде выпали из круга виновных… Но вот в Тарасове я и сам не уверен: акула без принципов. Но опять-таки: если ты просишь…

Вечером он позвонил мне, устало сообщив:

– На месте все в курсе. Вывод у урок такой: правильного мента прессуют неправильные менты с подачи ненавистных славянской братве «чехов». И хотят использовать честных пацанов для опрессовки Тарасова втемную. Но – дескать, не угадали, умники. Оркестра и шампанского по его прибытии не гарантирую, но устроится как мирный подселенец. «Смотрящий» позаботится. Единственно, надо подогреть тюремных оперов, чтобы мышление сторон приобрело коллективный характер. Ведь отчеты наверх обязаны поступать, так? А в отчетах должна плескаться сплошная жуть… И составят отчеты повесть о несгибаемом чекисте.

– Это понятно, – сказал я, вспомнив об увесистой сумке с долларами, легкомысленно хранящейся в гараже.

Поместить деньги в банковскую ячейку я до сих пор не сподобился, опасаясь искусной наружки, сливов информации из банков и, соответственно, своего разоблачения.

Спустя несколько дней я столкнулся в холле конторы с Соколовым, подписывающим обходной лист. С темными кругами под глазами, трясущийся, небритый, в затертом свитерке, он являл ярчайший пример тех истин, что все проходит, а поднявшийся высоко падает больно.

Большинство бывших сослуживцев взирало на него как на раздавленного слизняка, что заставило меня сделать неутешительные выводы об истинной сути подлых натур сотоварищей, некогда угодливо пресмыкавшихся перед правой рукой тирана. Мне Соколов был глубоко несимпатичен, но пинать упавшего я не стал, и вовсе не из-за того, что упавший мог встать, – я попросту этого не умел.