– Клянусь честью, да! Сначала я любил женщин, потом животных. Теперь я люблю камни. Они столь же забавны, как женщины и животные, но менее вероломны.

Священник приложил руку ко лбу. Это был его обычный жест.

– Разве?

– Ну как же! – сказал Гренгуар. – Они доставляют такое наслаждение!

Взяв священника за руку, чему тот не противился, он повел его в лестничную башенку Епископской тюрьмы.

– Вот вам лестница! Каждый раз, когда я вижу ее, я счастлив. Это одна из самых простых и редкостных лестниц Парижа. Все ее ступеньки скошены снизу. Ее красота и простота заключены именно в плитах этих ступенек, имеющих около фута в ширину, вплетенных, вбитых, вогнанных, вправленных, втесанных и как бы впившихся одна в другую могучей и в то же время не лишенной изящности хваткой.

– И вы ничего не желаете?

– Нет.

– И ни о чем не сожалеете?

– Ни сожалений, ни желаний. Я устроил свою жизнь.

– То, что устраивают люди, расстраивают обстоятельства, – заметил Клод.

– Я философ школы Пиррона и во всем стараюсь соблюдать равновесие, сказал Гренгуар.

– А как вы зарабатываете на жизнь?

– Время от времени я еще сочиняю эпопеи и трагедии, но всего прибыльнее мое ремесло, которое вам известно, учитель: я ношу в зубах пирамиды из стульев.

– Грубое ремесло для философа.

– В нем опять-таки все построено на равновесии, – сказал Гренгуар. Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем.

– Мне это знакомо, – молвил архидьякон.

Помолчав немного, он продолжал:

– Тем не менее у вас довольно жалкий вид.

– Жалкий – да, но не несчастный!

В эту минуту послышался звонкий цокот копыт. Собеседники увидели в конце улицы королевских стрелков с офицером во главе, проскакавших с поднятыми вверх пиками.

– Что вы так пристально глядите на этого офицера? – спросил Гренгуар архидьякона.

– Мне кажется, я его знаю.

– А как его зовут?

– По-моему, его зовут Феб де Шатопер, – ответил архидьякон.

– Феб! Редкое имя! Есть еще другой Феб, граф де Фуа. Я знавал одну девушку, которая клялась всегда именем Феба.

– Пойдемте, – сказал священник. – Мне надо вам кое-что сказать.

Со времени появления отряда в священнике, под его маской ледяного спокойствия, стало ощущаться волнение. Он двинулся вперед. Гренгуар последовал за ним по привычке повиноваться ему; впрочем, все, кто приходил в соприкосновение с этим властным человеком, подчинялись его воле. Они молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно пустынной. Тут отец Клод остановился.

– Что вы хотели мне сказать, учитель? – спросил Гренгуар.

– Вы не находите, – раздумчиво заговорил архидьякон, – что одежда всадников, которых мы только что видели, гораздо красивее и вашей и моей?

Гренгуар отрицательно покачал головой.

– Ей-богу, я предпочитаю мой желто-красный кафтан этой чешуе из железа и стали! Нечего сказать, удовольствие – производить на ходу такой шум, словно скобяные ряды во время землетрясения!

– И вы, Гренгуар, никогда не завидовали этим красавчикам в доспехах?

– Завидовать! Но чему же, ваше высокопреподобие? Их силе, их вооружению, их дисциплине? Философия и независимость в рубище стоят большего. Я предпочитаю быть головкой мухи, чем хвостом льва!

– Странно! – все так же задумчиво промолвил священник. – А все же нарядный мундир – очень красивая вещь.

Гренгуар, видя, что архидьякон задумался, пошел полюбоваться порталом одного из соседних домов. Вернувшись, он всплеснул руками:

– Если бы вы не были так поглощены красивыми мундирами военных, ваше высокопреподобие, то я попросил бы вас пойти взглянуть на эту дверь, сказал он. – Я всегда утверждал, что лучше входной двери дома сэра Обри нет на всем свете.

– Пьер Гренгуар! Куда вы девали цыганочку-плясунью? – спросил архидьякон.

– Эсмеральду? Как вы круто меняете тему беседы!

– Кажется, она была вашей женой?