– Дело в том… служба… Кроме того, моя прелесть, я был болен.

– Болен? – повторила она в испуге.

– Да… ранен.

– Ранен?

Девушка была потрясена.

– О, не беспокойтесь! – небрежно сказал Феб. – Пустяки. Ссора, удар шпаги. Что вам до этого!

– Что мне до этого? – воскликнула Флер-де-Лис, поднимая на него свои прекрасные глаза, полные слез. – Вы не думаете о том, что говорите. Что это за удар шпаги? Я хочу знать все.

– Но, дорогая, видите ли… Я повздорил с Маэ Феди, лейтенантом из Сен-Жермен-ан-Ле, и мы чутьчуть подпороли друг другу кожу. Вот и все.

Враль-капитан отлично знал, что дело чести всегда возвышает мужчину в глазах женщины. И действительно, Флер-де-Лис смотрела на него, трепеща от страха, счастья и восхищения. Однако она еще не совсем успокоилась.

– Лишь бы вы были совсем здоровы, мой Феб! – проговорила она. – Я не знаю вашего Маэ Феди, но он гадкий человек. А из-за чего вы поссорились?

Феб, воображение которого не отличалось особой изобретательностью, не знал, как отделаться от своего подвига.

– Право, не знаю!.. Пустяк… лошадь… Неосторожное слово!.. Дорогая! – желая переменить разговор, воскликнул он. – Что это за шум на площади?

Он подошел к окну.

– Боже, сколько народу! Взгляните, моя прелесть!

– Не знаю, – ответила Флер-де-Лис. – Кажется, какая-то колдунья должна сегодня утром публично каяться перед собором, после чего ее повесят.

Капитан настолько был уверен в окончании истории с Эсмеральдой, что слова Флер-де-Лис нисколько его не встревожили. Однако он все же задал ей два-три вопроса:

– А как зовут колдунью?

Не знаю, – ответила Флер-де-Лис.

– А в чем ее обвиняют?

– Тоже не знаю.

Она снова пожала своими белыми плечами.

– Господи Иисусе! – воскликнула г-жа Алоиза. – Теперь развелось столько колдунов, что, я полагаю, их сжигают, даже не зная их имени. С таким же успехом можно добиться имени каждого облака на небе. Но можете не беспокоиться, преблагой господь ведет им счет. – Почтенная дама встала и подошла к окну. – Боже мой! – воскликнула она в испуге. – Вы правы, Феб, действительно, какая масса народу! Господи, даже на крыши взобрались! Знаете, Феб, это напоминает мне молодость, приезд короля Карла Седьмого, – тогда собралось столько же народу. Не помню, в каком году это было. Когда я вам рассказываю об этом, то вам, не правда ли, кажется, что все это глубокая старина, а передо мной воскресает моя юность. О, в те времена народ был красивее, чем теперь! Люди стояли даже на зубцах башни Сент-Антуанских ворот. А позади короля на его же коне сидела королева, и за их величествами следовали все придворные дамы, также сидя за спинами придворных кавалеров. Я помню, как много смеялись, что рядом с Аманьоном де Гарландом, человеком очень низкого роста, ехал сир Матфелон, рыцарь-исполин, перебивший тьму англичан. Это было дивное зрелище! Торжественное шествие всех дворян Франции с их пламеневшими стягами! У одних были значки на пике, у других – знамена. Всех-то я и не упомню Сир де Калан-со значком; Жан де Шатоморан – со знаменем; сир де Куси – со знаменем, да таким красивым, какого не было ни у кого, кроме герцога Бурбонского. Как грустно думать, что все это было и ничего от этого не осталось!

Влюбленные не слушали почтенную вдову. Феб снова облокотился на спинку стула нареченной – очаровательное место, откуда взгляд повесы проникал во все отверстия корсажа Флер-де-Лис. Ее косынка так кстати распахивалась, предлагая взору зрелище столь пленительное и давая такой простор воображению, что Феб, ослепленный блеском шелковистой кожи, говорил себе: «Можно ли любить кого- нибудь, кроме блондинок?»

Оба молчали. По временам девушка, бросая на Феба восхищенный и нежный взор, поднимала голову, и волосы их, освещенные весенним солнцем, соприкасались.

– Феб! – шепотом сказала Флер-де-Лис, – мы через три месяца обвенчаемся. Поклянитесь мне, что вы никого не любите, кроме меня.

– Клянусь вам, мой ангел! – ответил Феб; страстность его взгляда усиливала убедительность его слов. Может быть, в эту минуту он и сам верил тому, что говорил.

Между тем добрая мать, восхищенная полным согласием влюбленных, вышла из комнаты по каким-то мелким хозяйственным делам. Ее уход так окрылил предприимчивого капитана, что его стали обуревать довольно странные мысли. Флер-де-Лис любила его, он был с нею помолвлен, они были вдвоем; его былая склонность к ней снова пробудилась, если и не во всей свежести, то со всею страстностью; неужели же это такое преступление – отведать хлеба со своего поля до того, как он созреет? Я не уверен в том, что именно эти мысли проносились у него в голове, но достоверно то, что Флер-де-Лис вдруг испугалась выражения его лица. Она оглянулась и тут только заметила, что матери в комнате нет.

– Боже, как мне жарко! – охваченная тревогой, сказала она и покраснела.

– В самом деле, – согласился Феб, – скоро полдень, солнце печет. Но можно опустить шторы.

– Нет! Нет! – воскликнула бедняжка. – Напротив, мне хочется подышать чистым воздухом!

Подобно лани, чувствующей приближение своры гончих, она встала, подбежала к стеклянной двери, толкнула ее и выбежала на балкон.