читала она мне из «Конька-горбунка».

А Олег Васильевич советовал ни в коем случае не говорить про псов из Тени.

Но зачем врать, если их видели три человека? Чего скрывать, они действительно приходят на помощь, когда моя жизнь в опасности. Но… я не могу призвать их. И не могу уйти в Тень, когда мне это вздумается. Я… проваливаюсь в нее, как в сон… Иногда мне кажется, что это и есть сон… Если бы появление псов не оставляло слишком заметных следов, я сумел бы себя убедить, что Тень мне только снится…

Олег Васильевич советовал не ломать над этим голову. Он говорил, что мозг у меня устроен как-то иначе, чем у большинства людей, хотя, может статься, Чернобыль тут ни при чем. А может, и при чем. Интересно было бы посмотреть, какие у тебя будут дети, сказал он как-то, когда мы сидели вечером на одной из скамеек… Их в парке совсем мало осталось. Я ведь после работы не иду сразу домой — что мне там делать? И Олег Васильевич часто приходил побродить сюда после работы. Иногда с женой. Тогда я не подходил к нему. А иногда один, и тогда мы болтали о том о сем…

Я как-то сказал, чтобы он не задерживался здесь дотемна. А когда он спросил почему, рассказал о тех парнях, которые спихнули меня в прорубь для моржей. И потом не пускали выбраться на берег. Я не хотел говорить ему о пришедших мне на помощь псах, оно как-то само вырвалось. И он мне поверил. Оказывается, он уже слышал от кого-то историю о трех растерзанных маньяком парнях, найденных позапрошлой зимой на берегу пруда. Но это был не маньяк. Это были те самые псы, о которых тетя Нина не велела рассказывать. Хотя сама в них не верила.

Она была очень умной и, когда я вырос, строго-настрого запрещала мне заглядываться на девушек. Она говорила, что если я не хочу стать полным идиотом, то не должен пить и курить. И еще у меня не должно быть детей, потому что они будут кретинами. Слепыми и глухими кусками мяса. Я обещал, что никогда не заведу детей, но не стал говорить об этом Олегу Васильевичу…

Я сказал об этом только Кате, а она рассмеялась и ответила, что не собирается иметь от меня детей. У нее уже есть мальчик и девочка, и ей их хватает с избытком. И мне нечего бояться, она сделает все, чтобы детей не было.

А потом ко мне пришел ее муж и сказал, что убьет меня, если я буду встречаться с Катей. Я сказал, что никакой Кати не знаю, ведь она не хотела, чтобы кто-то знал о наших встречах. Только Зинаида Юрьевна, от которой их все равно нельзя было скрыть. Но об этом я, кажется, уже говорил…

Говорить вслух в пустой комнате еще хуже, чем говорить по телефону, не видя собеседника. И все- таки жаль, что Катя мне не позвонила. Я долго ждал звонка, а потом сам ей позвонил, но она, наверное, сменила сим-карту. А может, я просто перепутал телефон. Мне было тогда совсем плохо. Я не хотел ни есть, ни пить, и псы из Тени пришли ко мне, и мы все вместе сутками лежали на диване. Иногда я выходил в туалет, а псы убегали в Тень, но скоро возвращались. Они звали меня с собой, но мне не хотелось никого видеть. Я боялся встретить там Таю — девочку, которой отдал когда-то щенков, и бородатого человека, утверждавшего, что Тень — это мой мир. А его мир — Свет…

Его зовут Вернер, и я не спорил с ним. Он очень умный и говорил что-то про пересекающиеся пространства. Про то, что из его мира время от времени к нам приходят такие известные люди, как Христос, Будда, Магомет и многие-многие другие. Я не запомнил их имен, потому что для меня они ничего не значили…

Но я не хотел видеть ни Таи, которая с каждым годом становилась все красивее, ни Вернера, предсказавшего, что рано или поздно я приду к ним насовсем. И чем скорее это произойдет, тем будет лучше для меня. Они стали бы меня жалеть, а я не хотел ничьей жалости…

А потом из отпуска приехала Зинаида Юрьевна, гостившая у дочери в городе Твери. И псы ушли в Тень, чтобы не пугать ее, и мне пришлось тоже встать с дивана и идти на работу. И Фомичев орал на меня и грозился уволить за прогулы. Но кто-то ведь должен подрезать кусты, рыхлить под деревьями землю, сгребать листья и стричь в парке газоны? И я продолжал сажать цветы, кусты и деревья, поливать их, чинить дорожки и собирать мусор…

В общем, все были рады, что я вернулся, и Фомичев сказал, что запишет мои прогулы как отпуск. А Олег Васильевич подарил мне красивую шапку, которую связала Ирина Петровна, и продолжал рассказывать о пользе тополей. И ничуть не обижался, что о нас за глаза говорят, будто мы — два сапога — пара…

Вот вы заставляете меня говорить все-все-все. Так послушайте про тополя. Их нельзя спиливать! Они живут по восемьдесят, а то и сто лет. А некоторые долгожители дотягивают до шестисот лет. Но только не у нас, не в городе. У нас они живут как люди — лет шестьдесят — семьдесят. Потому что впитывают в себя всякие вредные отходы и особенно пыль, в которой содержатся металлы. Правда-правда! Олег Васильевич всю жизнь занимается тополями, и уж он-то знает, какое это прекрасное дерево!

Я вот хорошо запомнил, что тополь среднего возраста поглощает до сорока килограммов углекислого газа в час. А кислорода выделяет в семь раз больше, чем, например, ели или сосны. И тополиный пух совсем не ал-лер-ге-нен. Потому что семена не бывают ал-лер-ге-на-ми. Он, наоборот, полезен, потому что липкий и собирает на себя городскую пыль. И никакой тополиной моли не существует. Олег Васильевич говорит, что обрезка и уничтожение тополей — это какой-то проклятый бизнес, которым занимаются люди, не понимающие, какой вред они наносят городу. Или понимающие. Но все равно вредящие. Как владелец той красной иномарки, которому Щербатый оставил записку под «дворником»…

Он просил убрать машину, чтобы мы могли подрезать вяз, хотя заниматься растущими на бульварах деревьями не наша работа. Но Фомичев сказал, что это халтура и халява, и всем ребятам хотелось заработать на бутылку.

И сук, конечно, упал на машину. А когда новичок сложил лестницу и я слез на землю, прибежали эти двое и сказали, что мы вжухались и должны платить бабки за поцарапанную крышу. И один из них, похожий на шкаф, лысый и горластый, ударил меня в лицо. Но я упал в кучу листьев, которую мы вчера нагребли, и не ушибся. Вот только из носа пошла кровь. Он распух, и мне до сих пор больно им дышать, поэтому я говорю не очень внятно.

Да мне больше и нечего сказать…

Псы из Тени приходят, когда мне плохо. И убивают тех, кто хотел убить меня. Что еще?.. Я не знаю, что такое Тень. Я не знаю, как в нее попадаю. Бывает, делаю шаг — и все вокруг меняется. Из лета я могу попасть в зиму, а из весны — в осень. Иногда я попадаю в поле, иногда — в лес. Иногда в город, совсем непохожий на Питер, где невысокие дома из белого камня утопают в кустах и деревьях. Там много птиц и люди, когда хотят, летают, хотя у них нет крыльев. Со мной они разговаривают мысленно, потому что я не понимаю их языка… Но обо всем этом я вам уже рассказывал. Почему я должен повторять это снова и снова, сидя в пустой камере? Разве оттого, что Олег Васильевич так много говорил про тополя, его кто- нибудь послушал? Ему кто-нибудь поверил?..

Выпустите меня. Я хочу в парк. Мне плохо тут! Господи, до чего же мне плохо в этих холодных стенах…

— Я знал, что вы придете за мной! Лохматые мои!.. Тихо, тихо, этак вы меня с ног свалите!.. Куда вы зовете меня?.. Наверное, Вернер прав и мне пора уйти в Тень… Знаю, знаю, сейчас у вас во всю цветет сирень и запах стоит такой, что голова кругом идет. Ну что же, ведите меня сквозь стены, один я вряд ли сумею…

А вы!.. Слышите?! Не пилите тополя! Одумайтесь.

И… передайте Зинаиде Юрьевне, что я любил ее, как маму… И как тетю Нину, которая, будь ее воля, не позволила бы вам пилить тополя…

— Черт возьми! Куда он делся?..

— Об том я и говорю! Дверь была заперта, некуда ему деться!

— Не может быть! Значит, его в другую камеру перевели. Ну что ты на меня таращишься? Не хватало еще от тебя услышать историю про зелененьких человечков и прочих пришельцев! Пошли, старшему доложим — он разберется. В нашем заведении никаких тайн и чудесных исчезновений…