– Послушай, Аглая… – забеспокоился вдруг генерал.

– Это, это из всяких границ! – испугалась вдруг чего-то Лизавета Прокофьевна.

– Никаких всяких границ тут нету, maman, – строго и тотчас же ответила дочка. – Я сегодня послала князю ежа и желаю знать его мнение. Что же, князь?

– То есть, какое мнение, Аглая Ивановна?

– Об еже.

– То есть… я думаю, Аглая Ивановна, что вы хотите узнать, как я принял… ежа… или, лучше сказать, как я взглянул… на эту присылку… ежа, то есть… в таком случае, я полагаю, что… одним словом…

Он задохся и умолк.

– Ну, не много сказали, – подождала секунд пять Аглая. – Хорошо, я согласна оставить ежа; но я очень рада, что могу наконец покончить все накопившиеся недоумения. Позвольте наконец узнать от вас самого и лично: сватаетесь вы за меня или нет?

– Ах, господи! – вырвалось у Лизаветы Прокофьевны.

Князь вздрогнул и отшатнулся; Иван Федорович остолбенел; сестры нахмурились.

– Не лгите, князь, говорите правду. Из-за вас меня преследуют странными допросами; имеют же эти допросы какое-нибудь основание? Ну!

– Я за вас не сватался, Аглая Ивановна, – проговорил князь, вдруг оживляясь, – но… вы знаете сами, как я люблю вас и верю в вас… даже теперь…

– Я вас спрашивала: просите вы моей руки или нет?

– Прошу, – замирая ответил князь.

Последовало общее и сильное движение.

– Всё это не так, милый друг, – проговорил Иван Федорович, сильно волнуясь, – это… это почти невозможно, если это так, Глаша… Извините, князь, извините, дорогой мой!.. Лизавета Прокофьевна! – обратился он к супруге за помощью, – надо бы… вникнуть…

– Я отказываюсь, я отказываюсь! – замахала руками Лизавета Прокофьевна.

– Позвольте же, maman, и мне говорить; ведь я и сама в таком деле что-нибудь значу: решается чрезвычайная минута судьбы моей (Аглая именно так и выразилась), и я хочу узнать сама и, кроме того, рада, что при всех… Позвольте же спросить вас, князь, если вы «питаете такие намерения», то чем же вы именно полагаете составить мое счастье?

– Я не знаю, право, Аглая Ивановна, как вам ответить; тут… тут что же отвечать? Да и… надо ли?

– Вы, кажется, сконфузились и задыхаетесь; отдохните немного и соберитесь с новыми силами; выпейте стакан воды; впрочем, вам сейчас чаю дадут.

– Я вас люблю, Аглая Ивановна, я вас очень люблю; я одну вас люблю и… не шутите, пожалуйста, я вас очень люблю.

– Но, однако же, это дело важное; мы не дети, и надо взглянуть положительно… Потрудитесь теперь объяснить, в чем заключается ваше состояние?

– Ну-ну-ну, Аглая! Что ты! Это не так, не так… – испуганно бормотал Иван Федорович.

– Позор! – громко прошептала Лизавета Прокофьевна.

– С ума сошла! – так же громко прошептала Александра.

– Состояние… то есть деньги? – удивился князь.

– Именно.

– У меня… у меня теперь сто тридцать пять тысяч, – пробормотал князь, закрасневшись.

– Только-то? – громко и откровенно удивилась Аглая, нисколько не краснея. – Впрочем, ничего; особенно если с экономией… Намерены служить?

– Я хотел держать экзамен на домашнего учителя…

– Очень кстати; конечно, это увеличит наши средства. Полагаете вы быть камер-юнкером?

– Камер-юнкером? Я никак этого не воображал, но…

Но тут не утерпели обе сестры и прыснули со смеху. Аделаида давно уже заметила в подергивающихся чертах лица Аглаи признаки быстрого и неудержимого смеха, который она сдерживала покамест изо всей силы. Аглая грозно было посмотрела на рассмеявшихся сестер, но и секунды сама не выдержала и залилась самым сумасшедшим, почти истерическим хохотом; наконец вскочила и выбежала из комнаты.

– Я так и знала, что один только смех и больше ничего! – вскричала Аделаида, – с самого начала, с ежа.

– Нет, вот этого уж не позволю, не позволю! – вскипела вдруг гневом Лизавета Прокофьевна и быстро устремилась вслед за Аглаей. За нею тотчас же побежали и сестры. В комнате остались князь и отец семейства.

– Это, это… мог ты вообразить что-нибудь подобное, Лев Николаич? – резко вскричал генерал, видимо сам не понимая, что хочет сказать, – нет, серьезно, серьезно говоря?

– Я вижу, что Аглая Ивановна надо мной смеялась, – грустно ответил князь.

– Подожди, брат; я пойду, а ты подожди… потому… объясни мне хоть ты, Лев Николаич, хоть ты: как всё это случилось и что все это означает, во всем, так сказать, его целом? Согласись, брат, сам, – я отец; все-