«Depuis nos grands succes d’Austerlitz vous savez, mon cher Prince, – писал Билибин, – que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j’ai pris le gout de la guerre, et bien m’en a pris. Ce que j’ai vu ces trois mois, est incroyable.

Je commence ab ovo. L’ennemi du genre humain, comme vous savez, s’attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l’ennemi du genre humain ne fait nulle attention а nos beaux discours, et avec sa maniere jmpolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse а plate couture et va s’installer au palais de Potsdam.

J’ai le plus vif desir, – ecrit le Roi de Prusse а Bonaparte, que V. M. soit accueillie et traitee dans mon palais d’une maniere, qui lui soit agreable et c’est avec empressement, que j’ai pris а cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse-je avoir reussi!» Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.

Le chef de la garnison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu’il doit faire s’il est somme de se rendre?.. Tout cela est positif.

Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse. Tout est au grand complet, il ne nous manque qu’une petite chose, c’est le general en chef. Comme il s’est trouve que les succes d’Austerlitz auraient pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au dernier. Le general nous arrive en kibik а la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.

Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du marechal, qui a’me а faire tout par lui-meme. On m’appelle pour aider а faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le marechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n’y en a point. Le marechal devient impatient, se met lui-meme а la besogne et trouve des lettres de l’Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s’empare des lettres, les decachete et lit celles de l’Empereur adressees а d’autres. A, так со мною поступают. Мне доверия нет! А, за мной следить ведено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen.[415]

«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д’арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня».

«От всех моих поездок, – ecrit-il а l’Empereur»,[416] – получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевязок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему все дежурство и все принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков все съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донося, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.

Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь, при гошпитале, дабы не играть роль писарскую, а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я, – в России тысячи».

Le marechal se fache contre l’Empereur et nous punit tous; n’est-ce pas que c’est logique!

Voila le premier acte. Aux suivants l’interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du marechal il se trouve que nous sommes en vue de l’ennemi, et qu’il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d’anciennete, mais le general Benigsen n’est pas de cet avis; d’autant plus qu’il est lui, avec son corps en vue de l’ennemi, et qu’il veut profiter de l’occasion d’une bataille «aus eigener Hand» comme disent les Allemands. Il la donne. C’est la bataille de Poultousk qui est censee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l’est pas du tout. Nous autres pekins avons comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d’une bataille. Celui qui s’est retire apres la bataille, l’a perdu, voila ce que nous disons, et а titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier а Petersbourg, qui porte les nouvelles d’une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef а Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l’etre, а eviter ou а attaquer l’ennemi; mais uniquement а eviter le general Boukshevden, qui par droit d’anciennete serait notre cher. Nous poursuivons ce but avec tant d’energie, que meme en passant une riviere qui n’est pas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui, pour le moment, n’est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque d’etre attaque et pris par des forces ennemies superieures а cause d’une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe-t-il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l’autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s’attaque а nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d’epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notie victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, а Bonaparte. Mais ne voila-t-il pas qu’а ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c’est le православное qui demande а grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais-je! Les magasins sont vides, les chemins impraticables. Le православное se met а la maraude, et d’une maniere dont la derniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout а feu et а sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de maraudeurs et le general en chef a ete oblige lui-meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m’a emporte ma malle vide et ma robe de chambre. L’Empereur veut donner le droit а tous les chefs de divisions de fusiller les maraudeurs, mais je crains fort que cela n’oblige une moitie de l’armee de fusiller l’autre».[417]

Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, насколько должно было верить Билибину), больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой-то странный звук. На него нашел страх, он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.

В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что-то от него и что княжны Марьи уже не было у кроватки.

– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шепот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Все, что он видел и слышал, показалось ему подтверждением его страха.

«Все кончено», – подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу. Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, опустив голову ниже подушки, и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.

Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика, так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять,