– Но боже мой! Есть же у человека какие-то интимные вопросы.
– И просыпается поэзия во мне… – бормочет Филипп, но, услышав последнюю фразу, словно очнулся: – А? – Смотрит на тетю Феню, та на него. – Это вы мне? Пардон, мадам, пардон.
Он встает, перешагивает через поручень балюстрады и уходит в сад.
– Ну вот, всегда у тебя так! – с досадой говорит Анна Михайловна. – Что тебе понадобится – сейчас же вынь да положь.
– Не столько мне понадобилось, сколько Ивану Николаевичу, детям и тебе, наконец.
Сестры прекращают игру, прислушиваются.
– Пойми же, Иван Николаевич ушел из Думы, сейчас он вроде безработного… Рвется в Сибирь, и под любым предлогом. Все решится на днях. Надо готовиться к переезду, – говорит тетя Феня.
– Но я теперь не могу ехать в Сибирь… Теперь…
– Почему?
– Ну, нельзя же бросить дом… Ивану Николаевичу легко – он шестой год как студент, по квартирам живет. И в Сибирь налегке поедет.
– Зачем же налегке? Езжайте все вместе. Я помогу вам.
– А куда девать Иришу? Здесь ей полдня езды – и дома… А Филиппа? Он же больной! Его в Карлсбад везти надо!
– В Карлсбад? Но это больших денег стоит!
– Деньги Карташов даст. Филипп – талант, пойми ты. Ему нельзя без ухода, без надзора – он погибнет!
– Но Иван Николаевич?
– Что Иван Николаевич? Ивану Николаевичу за пятьдесят перевалило… Он человек выносливый, прекрасно приспосабливается к среде… И если хочешь знать – мы для него обуза. По крайней мере, на первый период.
– Тетя Феня, я еду с тобой, – говорит Муся.
– Ну и пожалуйста! – вспыхнула мать. – И ты тоже собирайся. Ну, чего смотришь? – накинулась она на старшую дочь. – Уезжайте все! Все!
– Мама, не шуми, – холодно произносит Ирина. – Ты же знаешь – я поеду. Но только на практику. Подождем отца, а там рассудим.
Широкая сибирская равнина, по степной высокой траве на лошади скачет девушка. Она сидит без седла, по-мальчишечьи цепко обхватив голяшками бока лошади. Вот она подъезжает к небольшой, но глубокой, прозрачной речке и с ходу – в воду. Поначалу лошадь лениво цедит воду сквозь зубы, потом идет дальше и все дальше на быстрину. И вот уже плывет, вытянув голову и прядая ушами.
Муся стоит на ее спине, держась одной рукой за повод.
Когда лошадь, уже по колена в воде, выходила на другой берег, откуда-то из-за кустов рванулись к ней с лаем две рослые лохматые собаки. Лошадь шарахнулась в сторону, а Муся, все еще стоявшая на ее спине, упала в воду.
– Долой, долой, говорю! Фьють-тю! – кричал на собак, подбегая к девушке, парень лет восемнадцати.
Собаки, замахав хвостами, смущенно отошли, лошадь остановилась на берегу и стала щипать траву, а девушка, сердитая и мокрая, чуть не плача, кричала на парня:
– Распустили тут целую псарню!.. Бросаются как бешеные! Если не умеете воспитывать собак, так держите их на цепи.
– Это не мои собаки. Пастушьи.
– А вы кто такой?
– Здрасьте! Я же к отцу вашему приехал с группой практикантов из Курганской лесной школы.
– А почему же вы здесь, а не в питомнике? – строго спросила Муся.
– Ого! Да ты прямо как управляющий допрашиваешь.
– Во-первых, не ты, а вы…
– Ишь ты как строго! А вы сами почему не в питомнике, господин управляющий?
– А я пригнала лошадь попоить да выкупать… Мне дядя Федот доверяет.
– А нам Иван Николаевич доверил земли изучать в пойме… И грунтовые воды.
– Тогда другое дело…
– И вы разрешаете? – усмехнулся парень.
– Не смейтесь, пожалуйста. Из-за ваших паршивых собак я все платье намочила. Как я теперь домой покажусь?
– А мы его высушим. Я для вас вот здесь костер разложу. И пока вы будете обсыхать, мы уху сварим. Так что пообедаете с нами.
– Вы рыбы наловили?
– Нет, я только еще собираюсь.
