земледельца и что он был готов выкинуть невесть что, лишь бы развеять свою тоску.

Мемнон больше не смеялся. Он остановил на галле изумленный взгляд.

— Это несерьезно, — бросил он.

— Совершенно верно, — иронически согласился Сулла. — Но что сказано, то сказано.

Мемнон недовольно пожал плечами:

— Ничего не было сказано! Я сказал тебе вначале только то, что не хочу ее продавать. Я хочу оставить малышку для себя, если уж хочешь знать все. Этой ночью, когда я приеду к себе во Вьенну, я прикажу ее хорошенько отмыть, чтобы отбить куриный и овечий запахи, и тогда я займусь ею... — Он подождал некоторое время, потом перешел на деловой тон, на этот раз без всяких шуток: — Только не она. Если ты хочешь другую девушку, скажи мне какую, и я назначу умеренную цену.

— Спасибо, — сказал Сулла. — Но меня интересует именно она.

Они продолжали двигаться рядом. Грек первым нарушил молчание.

— Послушай! — сказал он. — Если малышка задела тебя за живое, то могу кое-что предложить. Я велю остановить повозку и выйду из нее; ее к тебе приведут, вы подниметесь внутрь. А ты дашь мне тысячу сестерциев и лишишь ее девственности. Я оставлю тебя с ней на полчаса. Так ты получишь все, чего хотел, и не будешь ни о чем жалеть. Что до меня, то этот момент мне неинтересен. Предпочитаю, чтобы кто- нибудь другой потрудился до меня, я люблю ходить по проторенной дорожке. Честное предложение, не так ли? Если у тебя нет с собой денег — не важно. Ты подпишешь мне дощечку. У тебя конечно же есть банкир во Вьенне, как у всех в этой дыре? Скажи, ты согласен, крестьянин? — игриво заключил он.

— Согласен, — сказал Сулла. — А теперь пошел ты к черту.

Галл бросил это жестким голосом, и его слова прозвучали как пощечина.

— Ну-ка! Потише! — воскликнул Мемнон. — Что это за манеры? Сам немытый — и туда же, других учить! За кого ты меня принимаешь? Ты знаешь, кто я во Вьенне и Лионе?

— Я очень хорошо знаю, кто ты и во Вьенне, и в Лионе, и в других местах, — спокойно сказал Сулла.

На секунду он почувствовал, как ярость поднимается в нем, но призвал на помощь все свое хладнокровие. Бедная девчушка плакала, потому что не хотела разлучаться с манами[10] своих родителей!

Грек открыл было рот, чтобы возразить, но Сулла перебил его:

— Я знаю также, чем ты занимаешься помимо рабов...

— Следи за своими словами, мужлан! — закричал тот. — Я подам на тебя жалобу претору[11] Вьенны, если ты будешь меня оскорблять!

— Я тебя оскорбил?

— Ты собираешься это сделать! Я честный торговец и нахожусь под защитой всех патрициев области, которые являются моими клиентами, а то и просто должниками! Если ты скажешь еще одно слово в присутствии моего секретаря, то я возьму его в свидетели против твоих клеветнических обвинений, и тебя приговорят к выплате крупного штрафа!

Сулла покачал головой:

— Будет лучше, если твой секретарь выйдет отсюда. По крайней мере, он не будет в курсе всех твоих незаконных и нечестных делишек...

— Берегись, крестьянин! — пригрозил Мемнон. Грек вдруг замолчал, подумал мгновение и приказал рабу: — Спускайся, болван! Дай мне поговорить с этим грубияном. Давай, пошел! И не отходи больше двадцати шагов от повозки...

— Так-то лучше, — сказал Сулла. — Ты становишься благоразумным!

Раб-секретарь спрыгнул с повозки и пошел по дороге на достаточном расстоянии. Галл начал:

— В день июньских календ[12] ты купил двадцать три быка с бойни, которые были украдены неделей раньше из окрестностей Отена. Ты перепродал их гельвету, который занимается такого рода сделками в Лугдунуме.

— Очень хорошо, — произнес толстый грек. — Не стесняйся... Только сперва докажи!

— Это просто, — лаконично продолжил Сулла. — Ты переправил их следующей же ночью на пароме через Рону, около Бибракты...[13]

— Ты что, был там? — ухмыльнулся Мемнон.

— Не я, но один из моих бывших солдат.

— Бывших солдат? Ты служишь в армии? — забеспокоился толстый работорговец, который теперь понял, что недооценил того, кого назвал мужланом.

— Да, служил. Теперь нет. Ты дал двести пятьдесят сестерциев перевозчику, чтобы он переправил быков и забыл о том, что сделал...

— Это все? — раздраженно заныл грек.

— Нет, — сказал Сулла. — Теперь о драгоценностях, украденных на вилле грека Деметриоса, твоего соотечественника, которые ты перекупил за пятую часть стоимости. Ты хорошо знал, откуда они. Затем ты отправил драгоценности в Рим, доверив все Вингатию, лодочнику, который довез их до Марселя. Там их погрузили на галеру, принадлежащую Страбону, торговцу вином из Нарбона...[14]

— Один из твоих бывших солдат, может быть, работает на судне у Вингатия? — с иронией спросил грек. Его отвислые щеки стали бледными и блестели от пота.

— Именно так.

— И сколько это будет мне стоить? — спросил торговец рабами охрипшим голосом.

— Девять тысяч семьсот сестерциев, — бросил Сулла.

— Стой! — закричал Мемнон вознице, который ехал на кореннике упряжки.

Тяжелый карпентум остановился по команде возницы.

Грек приподнялся на четвереньках с подушек и достал из-под блузы ключ, висевший на жирной шее. Этим ключом он открыл ящичек, который, как увидел Сулла, был наполнен золотыми и серебряными монетами.

— Что ты делаешь? — поинтересовался галл, ехавший на лошади.

— Я хочу дать тебе то, о чем ты меня просил, и я надеюсь, что за такую цену я буду иметь удовольствие больше никогда тебя не видеть...

Толстые пальцы торговца пересчитали и уложили в столбик девять золотых монет, каждая в тысячу сестерциев.

— Для грека ты недостаточно умен, — пошутил Сулла. — Ты ничего не понял.

Тот смотрел на него, держа золото в руке и боясь нового подвоха от этого бывшего военного, который слишком много знал о нем.

— Я сказал, что это будет стоить тебе девять тысяч семьсот сестерциев, потому что только что я был готов заплатить тебе десять тысяч за девушку, но ты отказался. Теперь я покупаю ее за ту цену, которую ты дал Патроклу: за триста сестерциев, и ни монетой больше. Следовательно, ты только что потерял... десять тысяч, долой триста, и получается девять тысяч семьсот... — Сулла вынул кошелек из шевро, висевшего у него на поясе под блузой, достал три серебряные монеты по сто сестерциев каждая и бросил их греку. Они упали на кожаные подушки. — Позови своего секретаря, — отрывисто приказал бывший офицер, — и прикажи ему составить акт о продаже. Поторопись. День заканчивается, а мне завтра работать.

Склонившись над своими ящичками, грек недоверчиво глядел на галла.

— Ты так много знал обо мне и тем не менее был готов отдать за малышку десять тысяч? — удивился он.

Сулла с отвращением выплюнул веточку калины, которую он жевал все время, пока шел разговор, и которая успела превратиться в жвачку.

— Не люблю лезть в чужие дела, если только чужие не начинают интересоваться моими, — отрезал он.

Сулла посадил девочку на лошадь позади себя. Она положила свои руки ему на бедра, чтобы держаться. Иногда он чувствовал, как она прижимается к нему.

После того как он расстался с греком и забрал девочку, он повернул к вилле Патрокла. Теперь он въезжал во двор. На крыльце, где еще недавно Патрокл и Манчиния вместе с ним наблюдали за уходом