пришли поразвлечься. Все молча смотрели на Металлу. Она, в костюме из белой кожи, в котором галл впервые видел ее у гостиницы «Два жаворонка», ловко управляла упряжкой.
Песок летел из-под колес ее колесницы и из-под копыт четырех лошадей, летевших галопом. А зрители, затаив дыхание, наблюдали за спектаклем, разыгравшимся перед их взорами. Боевая колесница была прекрасна, и сама она — женщина с оголенными бедрами, с лицом, пересеченным шрамом, глазами с металлическим блеском, безупречной прической — как будто танцевала, а не управляла дико несущимися галопом лошадьми. И перед этим завораживающим действом они чувствовали себя последним ничтожеством.
Сулла добрался до трибуны, по дороге щелчком далеко отбросил изжеванную веточку калины и занял место среди зрителей. Он оказался рядом с дородным мужчиной, одетым в элегантную тогу с опушкой из греческого орнамента. От его ухоженных волос пахло лавандой. Несмотря на бесчисленные кольца, украшавшие пальцы обеих рук, он, казалось, не принадлежал к категории изнеженных людей. Не удостоив и взгляда того, кто только что занял место рядом с ним, сосед продолжал поедать сладости из мешочка. Хотя все его внимание было поглощено возницей, которая на всем скаку бросала дротики в чучело на краю дорожки, он протянул свой мешочек вновь пришедшему.
Тронутый такой любезностью и возможностью завязать разговор с человеком, судя по всему завсегдатаем арены, галл выбрал засахаренный миндаль и положил его в рот.
Сосед теперь повернулся к нему.
— Бери! — сказал он и высыпал в руку Суллы дюжину миндалин. — Превосходные орешки. Их делает одна хорошая женщина, моя соседка... — Полный восхищения, его взгляд вновь обратился в сторону Металлы, которая при каждом проезде колесницы всаживала одно за другим копья в чучело и ни разу не промахнулась. — Она восхитительна, да? — бросил он.
— Точно, — подтвердил Сулла.
— Какие у нее мускулы! Она возбуждает! — Засунул в рот несколько миндалин и продолжил: — Все спрашиваю себя, в чьей постели она окажется после смерти Менезия...
— В моей! — спокойным, но утвердительным тоном сказал Сулла.
Тот расхохотался, даже затопал ногами по полу и повернулся к соседу, смеясь во все горло:
— Вот чудак-человек! И когда же?
— Сегодня вечером, — сказал Сулла. — Я специально для этого приехал из Рима.
Любитель миндаля, оценив чувство юмора своего соседа по трибуне, вновь рассмеялся. Сулла поправился, чтобы положить конец шуткам:
— То есть я постараюсь...
— То-то же, — сказал сосед. — Попытайся сначала! — И он, смеясь, сильно поддел локтем галла. — Попытка не пытка, что скажешь? — пошутил он. — Бери миндаль, подкрепись!
— А может, у нее есть кто-то среди этих силачей, в Субреате, и она не довольствовалась одним Менезием, — допустил Сулла.
Любитель миндаля, внезапно посерьезнев, отрицательно покачал головой.
— Здесь ты ошибаешься, — сказал он. — Она никогда не спала с гладиаторами. Во всяком случае, здесь.
— Откуда ты знаешь? — спросил Сулла.
Тот снова повернулся к своему собеседнику, как будто хотел теперь попытаться узнать, с кем он имеет дело.
— Ты ведь не здешний, а? Я никогда не видел тебя в цирке.
— Правильно. Я пришел сюда первый раз.
— А почему ты пришел?
— Из любопытства. Чтобы посмотреть на лошадей, колесницы и на нее...
Бесхитростный вид Суллы, его туника, прекрасно сшитая мастером, котурны[53] за пятьсот сестерциев внушили ему доверие, и он положил ладонь на руку галла.
— Послушай, ты хочешь выяснить, как я понимаю, не спит ли она с гладиатором или кем-то еще? Так вот, я владелец трех борделей в этом предместье, у меня девочки. Теперь, когда Менезий мертв, я могу тебе сказать: я поставлял ей девушек, да, когда она присылала мне табличку с подобной просьбой. Для себя она просила молоденькую девушку, не старше пятнадцати лет, и обязательно темненькую. Что вполне естественно для такой блондинки, как она! — Все это владелец лупанариев проговорил, продолжая следить за колесницей и возницей. Потом повернулся к собеседнику и сказал более доверительным тоном: — Девочки ее лизали, она тоже лизала их и получала от этого большое удовольствие... Они мне сами рассказывали. Она ни к одной из них не привязывалась, никогда не вызывала одних и тех же. А я конечно же выбирал для нее тех, кто это любил и хорошо делал. В том и состоит мое занятие, так? Но мужчины — ни-ни, — отрезал он. — Никогда! Поэтому в каком-то смысле Менезий не был рогоносцем... Как ты считаешь, — спросил он, — ведь не в счет, если твоя жена развлекается с девушкой? Разве можно в этом случае мужа назвать рогоносцем?
Он смотрел на Суллу вопросительно и, казалось, искренне был заинтересован его мнением. Сулла подумал, что он, должно быть, женат и жена его ложится в кровать со своими прислужницами.
— Нет, не в счет, — твердо ответил он.
— Да, интересно, как они это делают, — бросил человек в тоге с греческим орнаментом и снова локтем поддел мускулистую руку своего соседа, задорно смеясь.
— Точно! — согласился Сулла и через силу рассмеялся. Галл выждал немного, а потом спросил равнодушным голосом: — А как по-твоему, могла она отравить Менезия? Кажется, она отказалась пить то же вино, что и он...
Сосед скривился:
— Ну, вряд ли. Не в ее стиле. Конечно, она дрянная девка, но чтобы отравить кого-нибудь...
— Даже чтобы освободиться от Менезия?
Он снова покачал головой:
— Он выполнял все ее прихоти, просил прекратить выступления. Здесь все об этом знали. А знаешь, почему она все время выходит на арену? — продолжал он, глядя на Суллу.
— Нет, — отвечал тот.
— Да просто она это любит... У нее это в крови, а на остальное ей наплевать...
В этот момент за ареной, с улицы, послышались крики, и два черных всадника на черных лошадях галопом проскакали через вход: два великолепных негра в серебряных доспехах и касках, украшенных белыми страусовыми перьями. За ними бежали дети и зеваки. Всадники разъехались и уступили дорогу боевой колеснице, также запряженной четверкой, но эти лошади были совершенно черными и контрастировали с белоснежной упряжкой Металлы. Колесница из эбенового дерева была сплошь окована серебром; головы двух передних лошадей украшали такие же, как у всадников, страусовые перья, закрепленные на своеобразных серебряных касках, сквозь которые торчали лошадиные уши.
Колесницей управляла женщина, роскошная негритянка: прямой нос, толстые розовые губы. Фигура крупнее, чем у Металлы. Ее вызывающе торчащие груди были обнажены и раскрашены в два красных цветка, а соски их были сердцевинами.
— Великие боги! — вскричал сосед Суллы. — А вот и негритянка Лацертия. Она карфагенянка! Смотри! Смотри! — Хозяин притонов не скрывал своего восторга. — Ну и достанется ей от Металлы, когда начнутся настоящие игры! Она ее разделает, вот увидишь!
— Негритянка Лацертия? — удивился Сулла. Конечно же он был в курсе дела, но не хотел этого показать.
— Ее зовут Ашаика, карфагенская убийца. Лацертий нанял ее за огромную сумму, когда решил организовать игры. И тут он хотел взять верх над Менезием в борьбе за место трибуна... В Африке за пять лет она на играх убила всех, но здесь ей придется... — Владелец был крайне возбужден. — Впервые они встретились вместе, — заговорил он. — Ты пришел, и тебе сразу так повезло. Какой спектакль! На кого поставишь? — Он схватил Суллу за руку. — Вспомни, что я тебе сегодня говорил: победит Металла...
Негритянка, широко раскрыв глаза, спокойно рассматривала арену. Амфитеатр заполнялся людьми, бежавшими с улицы и желавшими видеть, как две женщины-убийцы вместе пустят галопом свои упряжки.
