об утреннем инциденте со стражниками, все спешили выказать новому хозяину свое расположение.
А тот, с одной стороны, не очень четко представлял, какие приказы он должен отдавать всем этим людям, которые управляли рабами на различных работах во дворце, с другой стороны, ему хотелось как можно скорее посетить школу гладиаторов, где жила Металла. А она располагалась в десятке миль за городской стеной. Кстати, накануне, среди пришедших поприветствовать наследника Менезия, возницы не было. Для всех это выглядело вызовом, но Сулла не удивился, хорошо зная, какой неистовой натурой была эта женщина-боец. Видимо, ее задело, что по завещанию своего хозяина и любовника она так и не получила освобождения. И то, что ее судьба в руках неизвестного галла, Металла должна была воспринять как ужасное оскорбление. Подобное решение патриция, казалось, помещало ее в список заговорщиков, подозреваемых в его смерти.
Покуда Сулла спрашивал себя, должен ли он ехать в школу гладиаторов один или в сопровождении отряда вооруженных стражников, на главной кипарисовой аллее появились носилки, окруженные группой людей. Некоторые из них играли на тамбурине и флейте. Шествие было совершенно неожиданным.
Сулла спустился по ступенькам, вглядываясь в тех, кто шел навстречу ему. По их поведению и манерам он понял, что перед ним богатые бездельники, утром заканчивающие ночное гуляние, предающиеся чрезмерному поглощению пищи и возлияниям. Великолепные носилки покоились на двух мулах в богатой упряжи. А семь или восемь мужчин, сопровождавшие их процессию, были одеты в тоги из шелка, хотя и облитые вином. Такие носили при дворе Цезаря. Эти пьяные люди с венками на головах могли быть только знатного происхождения. Стража Менезия их конечно же знала, поэтому пропустила безропотно.
У мраморных колонн атрия они затянули вакхическую песнь. Двое аккомпанировали на флейте и тамбурине. Они проделывали все это, несмотря на свое опьянение, с большим изяществом. Галл видел перед собой римлян из высшего света, испорченных деньгами и развлечениями. Во всей империи не было равных им по утонченным и изящным манерам.
Пение резко оборвалось, как только они остановились перед Суллой. Один из гуляк повернулся к носилкам и начал свою высокопарную речь:
— Остановитесь, мулы, которые несут дивный груз! Перед вами доблестный Сулла, собственной персоной, мы достигли своей цели! — Оратор, поворачиваясь теперь к хозяину дома, покачнулся от резкого движения, будучи в неуверенном состоянии. Он схватился за плечо одного из своих приятелей и продолжил в том же тоне: — Привет тебе, о Сулла! Несомненно, ты и есть тот галльский офицер, наследник благородного Менезия, нашего усопшего друга?.. Невозможно ошибиться, глядя на твою мужественную поступь, приобретенную на военной службе у Рима!
— Я действительно Сулла, — сказал галл и даже улыбнулся.
— Одежды наши в беспорядке, походка нетверда. Ведь мы провели ночь празднуя во дворце самого императора Тита Цезаря — да помогут ему боги, ему, божественному и победителю во всех делах. И этой ночью во дворце твое имя было произнесено много раз в присутствии самого Цезаря, он справлялся о тебе... — А знаешь ли, Сулла, — продолжал он, — что гибель твоего друга и унаследованное тобой все его богатство за несколько дней сделали тебя известным человеком в этом городе! А мы — с наступлением нового дня — мы единодушно вскричали: так пойдем посмотрим на этого героя, имя которого у всех на устах, поприветствуем его в поместье, которое досталось ему в знак мужской дружбы... Пойдем и отнесем ему по этому случаю подарок, бесценный дар — сокровище, одним словом. Пусть более занавески не скрывают от глаз твоих, о Сулла, что находится в этих носилках!
Дойдя до завершающей части своей речи, обессиленный ночными попойками оратор, по лицу которого вдобавок струился пот от прилагаемых усилий, подавил икоту рукой. Затем театральным жестом взялся за боковую занавеску, желая отдернуть ее, но потерял равновесие. Занавес, за который он зацепился, падая под общий хохот, разорвался. И Сулла увидел сидевшую в носилках Манчинию, жену Патрокла, его любовницу Манчинию, украшенную, как и все, цветами, одетую в слишком прозрачное платье. Сквозь него просвечивала ее красивая молочная грудь и коричневые пятна ее сосков. Манчиния тоже смеялась, встала и приподняла платье на бедрах, выходя из носилок.
Прекрасная итальянка обняла своими белыми руками галла за плечи.
— Сулла, — вскричала она, — вот так приключение!.. Ты здесь и богат, как Крез! Захочешь ли ты меня теперь, когда ты можешь иметь самых красивых женщин империи? И прежде чем ты мне ответишь, немедленно отведи меня в кровать...
— И не думай даже, Манчиния! Я два часа подряд скакал на лошади и бросал копье. Сначала мы пойдем в баню...
— Хорошо, хорошо, с радостью! В горячей воде мы и займемся любовью.
Тем временем тот, кто привел сюда пьяную толпу, с трудом поднялся и тоже положил свою руку на плечо галла.
— Ради богов, Сулла, прикажи твоим людям тоже отнести нас в баню. Мы еле стоим на ногах. А если пойдем, то переколотим горлышки... А если горлышко амфоры разобьется, то все вино, которое находится внутри, выльется на землю и перепачкает это идиллическое местечко... А пока ты будешь проделывать с Манчинией то, что она с таким нетерпением ждет, твои рабыни и массажистки займутся нами. А знаешь ли ты, что Манчиния упросила нас принести ее сюда, одна она не решалась...
А рабы и рабыни, которые занимались термами Менезия, уже приблизились к гулякам, быстро сообразив, лишь только процессия показалась на аллее, что они будут нужны. Они препроводили патрициев, поклонников Бахуса, до блевален, и с помощью пальцев, ловко введенных в горла гуляк, помогли им извергнуть все то лишнее, что было выпито и съедено.
— О, Сулла, что будет со мной, когда ты покинешь меня и женишься на богатой женщине, — пропела Манчиния, в нежной истоме лежавшая рядом со своим любовником. Их долгая любовная борьба закончилась громкими восклицаниями в честь богини любви Венеры.
Кровать из кедра находилась возле бассейна с холодной водой. Как приятно освежиться после парильни калдария[46], где их распаренные тела принимали умелые руки рабов, которые счищали пальцами черные катышки грязи, закупорившие поры кожи.
Баня и массаж сняли с Суллы усталость от утренних упражнений, а с Манчинии — следы ночи на императорском празднестве.
— Ты знаешь, Сулла, Тит Цезарь хочет спать со мной!
— Так что ж, — сыронизировал Сулла, — ведь не Откажешь. Разве ты не истинная римлянка? Ты принадлежишь и телом и душой империи...
Она покачала головой:
— Ну а на это мне наплевать! Если я это и сделаю, то только ради тебя!
— Как это — ради меня? — улыбнулся он. — Я не прошу тебя об этом...
— Но ты не отдаешь себе отчета, мой дорогой! Для тебя же важно, чтобы кто-нибудь мог похлопотать о тебе перед Цезарем... Еще вчера ему говорили, что ты и отравил Менезия, чтобы завладеть наследством...
— А кто это сказал?
Она пожала плечами:
— Зачем тебе знать их имена? Тита Цезаря окружала сотня человек. Разговор зашел о Менезии и его смерти. Его смерть повлияла на исход выборов. И теперь Лацертий уверен в победе. Нет никого, кто мог бы противостоять ему, и нет никого, кто мог бы заменить Менезия за месяц до выборов...
Сулла помолчал, потом продолжил:
— А как ты сможешь похлопотать за меня перед Цезарем?
— Уже похлопотала, мой дорогой. Когда Цезарь спросил, кто этот галл, который получил состояние Менезия, я взяла слово. Я, взбалмошная женщина с красивой грудью и бедрами, которая, как считается, не должна разбираться в политике. Заметь, я это сделала потому, что уже с утра знала о желании Цезаря переспать со мной. При нем постоянно находятся две женщины, члены его семьи. Одну зовут Аридичия, его первая любовница, которая когда-то, как говорят, лишила его невинности, а другая — это его сестра, Домитилла. На них возложена обязанность сообщать приятное известие девушкам, которых он желает иметь. Он говорит: «Приведите мне вот эту», и они отправляются к ней, одна или другая, и объявляют волю Цезаря. У них всегда полно работы, Цезарь ненасытен... Даже когда он был безумно влюблен в Беренику, он проводил ночи напролет занимаясь любовью как с девушками, так и с мальчиками. Но никто на него не в
