— Вижу, что у меня нет выбора, — шутливо попытался ответить тот.

— Конечно же нет. Ты можешь умереть, как это делали в прежние времена римляне. Нам об этом рассказывали в той школе, где я учился, в Лугдунуме.

— Ты меня убедил, не старайся больше. Ты этим еще больше унижаешь меня.

— Я сожалею, — ответил Сулла. — Но убийство царственной особы сопровождается неудобствами. Итак?

— Каждый приказ должен быть написан на табличке рукой Кассия и иметь его личную печать.

Галл посмотрел ему прямо в глаза:

— Ты ничего не забыл? В подобных случаях обычно используется опознавательный сигнал или пароль. Может быть, волнения ослабили твою память...

— В тексте приказа действительно должны присутствовать два слова — «без промедления».

— Я уверен, что ты сказал бы это мне сам, даже если бы я и не настаивал. Я благодарю тебя. Возвращайся в карцер и молись всем богам, чтобы нам все удалось и ты после полуночи остался бы в живых, как и префект Египетской провинции. Кален! Прикажи поставить во дворе, под окнами парадной столовой Кассия Лонгина, крест. Выполняй быстро! Мы можем все потерять буквально за несколько минут.

Кален вышел, а Сулла направился в покои префекта, которого охранял Тодж.

Он снова прошел через атрий и подошел к рухнувшему на скамейку хозяину дома, которым овладел ужас поражения.

— Кассий, — сказал галл. — Пожалуйста, проводи меня в столовую.

Гости все еще находились там, проклиная себя за то, что совершили ошибку и позволили увлечь себя льстивыми уговорами Лацертия и префекта.

— Посмотри, что делается во дворе, — сказал он, показывая Кассию на одно из окон.

Из окна префект увидел, как два человека, одетые в форму его стражей, вынесли два больших бревна. Потом к ним подошел третий с киркой в руке и начал разбивать мостовое покрытие, чтобы вырыть яму.

— Я подумал, — продолжал Сулла. — Твои преступления так значительны, как на мой взгляд, так и на взгляд Менезия, что я решил казнить тебя, что бы ни случилось. Здесь ставится крест, который еще совсем недавно ты хотел поставить для меня. Тем не менее, как истинный офицер, я испытываю угрызения совести: моя месть не должна предшествовать выполнению долга, а долг состоит в том, чтобы сорвать ваш заговор. Поэтому хотя мне это и непросто, но я оставлю тебе один шанс. Ты под мою диктовку напишешь приказы нескольким отрядам, которые ты отправил в город, о выступлении, и, таким образом, ты переживешь и двенадцатый час, и этот крест. Не забывай о двух словах пароля... А то такая забывчивость может бросить тень на наши последующие отношения. Пойдем в твой кабинет, где, совершенно очевидно, хранятся твои печати.

Носилки Суллы остановились перед домом богатого Терпния, вход в который, освещенный смоляными факелами и светильниками на жире, говорил о том, что сегодня вечером в доме проходил прием. Разнообразные повозки и носилки стояли в саду и на самой улице, куда доносился говор и смех приглашенных. Рабы-носильщики и возницы, которым раздали еду и питье, сидели на земле около стены, окружавшей сад, в глубине которого можно было различить перистиль, тоги и платья прогуливающихся гостей.

Клувий вошел в празднично украшенный дом. Спустя десять минут он вернулся, сказав Сулле, что, как только Домитилла услышала произнесенное вполголоса имя Суллы, она легко согласилась повидаться с ним на скамейке в отдаленной части сада.

Галл вышел из носилок и последовал за Клувием в сад. Вскоре он уже подходил к мраморной скамейке, на которой сидела сестра Цезаря.

— Ну вот, — пошутила она, — я догадывалась, что однажды ты появишься, но я не ожидала увидеть тебя так скоро. Где ты был?

— На серном руднике у подножия Везувия. Но так как он все разрушил...

— Так тебя отправили туда, в Помпеи?

— Да. Случай правильно распорядился. Именно на этом руднике мне и нужно было находиться.

— Ты говоришь, скорее случай, чем боги? Ты так неблагодарен, хотя они позволили тебе выйти живым из сполетария? Я не думаю, что они когда-либо и кому-нибудь еще позволили такое...

— Это не неблагодарность, а скромность. Ведь я не знаю, будут ли они еще на моей стороне после полуночи.

Она не поняла, что галл хотел этим сказать, но спросила:

— Что тебе нужно от меня? Чтобы я попросила за тебя у Цезаря? А знаешь ли ты, что если я снова заговорю о тебе, то он меня спросит, что ты сделал с Манчинией накануне того дня, когда он должен был увезти ее в Остию...

— Я захоронил ее в том склепе, что приготовил для моего друга Менезия, тело которого мне так и не возвратили.

— Что ты говоришь! Как ты осмеливаешься признаваться в том, что ты...

— По приказу Лацертия его люди пронзили Манчинию кинжалом, потому что у нее было письменное свидетельство о бесчестьях, творимых их главарем. Но мои люди привезли ее тело — и это свидетельское показание — после того, как расправились с убийцей.

— А почему ты тогда же об этом не рассказал?

— Чтобы не быть обвиненным в еще одном преступлении.

Она покачала головой:

— Твой случай очень трудный... Дай мне несколько дней на размышления. Должен представиться удачный момент, чтобы я смогла поговорить с Цезарем. Он мой брат, но он правит...

— У тебя нет этих нескольких дней. Только один час, не больше.

Ее отяжелевшее, но полное нежности лицо помрачнело.

— Ты не можешь диктовать свои условия! — ответила она, уже начиная догадываться о чем-то. — Почему только час? Тебя разыскивают и ты боишься, что будешь схвачен?

— Вовсе нет. Я должен был быть погребен в Помпеях, как все те, кто жил у подножия вулкана. Никто не разыскивает даже мою тень. Но я сказал — час, так как через час Тит Цезарь, твой брат, должен погибнуть от кинжалов тех, что собрались в его дворцовых покоях и ждут условленного времени.

Сначала ее лицо даже не изменилось, так как она не поняла, что за ужасную новость сообщает Сулла, а потом она воскликнула:

— Что ты сказал?

— Ничего, кроме того, что мне открыли два человека, участвовавшие в заговоре, которых мы захватили в Помпеях и содержим в заключении на судне, доставившем меня в Остию. Вот почему я здесь: чтобы ты провела меня во дворец. У меня в распоряжении сто человек и один час, чтобы предотвратить преступление.

— Вот так! — сказала она. — Кассий Лонгин прислал мне табличку в полдень, предупреждая, что посылает ко мне двадцать стражей для моей защиты, так как получил сведения о том, что в ближайшее время с членами императорской семьи может что-то произойти...

— И даже с твоим младшим братом? — презрительно спросил галл.

На этот раз она посмотрела на Суллу с опаской, и бывший офицер-легионер понял, что она уже подозревала Кассия Лонгина, что она знала о его связи с Лацертием и что Лацертий...

— Галл, ты заходишь слишком далеко, — серьезным и несвойственным ей голосом, в котором слышалась нота иронии, заметила она.

— Нет, — ответил он. — Я выбрал самую короткую дорогу, потому что у нас остается мало времени.

Они оба замолчали, стали слышны крики и смех людей, приглашенных на праздник, знаменовавший собой двадцатилетие богатой патрицианской девственницы, которая еще не знала, как жесток Рим.

— Я не могу поверить в подобное, — наконец произнесла она, отрицательно качая головой. — Те, кто рассказали об этом, хотели тебя обмануть...

Но Сулла чувствовал, что она сама не верит в те слова, что произносит, и понял, что нет необходимости продолжать разговор.

— Сядь сюда, рядом со мной, — сказала она голосом, полным грусти.