бешеным волком. Страшное зрелище прижигания раскаленным железом места укуса произвело на мальчика неизгладимое впечатление.

Клиническая картина водобоязни (бешенства) действительно страшна.

Человека укусила бешеная собака. Проходит несколько недель, и он забывает об укусе. Рана заживает, все как будто кончилось хорошо.

Но вдруг у больного появляется беспричинное волнение. Ему кажется, что его преследуют: он быстро утомляется, теряет аппетит, его мучит неутолимая жажда. Проходят дни — болезнь прогрессирует. Начинаются судороги, и человек уже чувствует свою обреченность. Затем следуют паралич и неминуемая смерть. Спасения от страшной болезни нет.

Пастер объявил войну заболеванию бешенством и довел ее до победного конца.

Он не сразу решился перейти от вакцинации животных к людям. «Ни одна из моих собак ни разу не погибла от вакцины, — рассуждал Пастер. — Такой же эффект, конечно, должен получиться и на людях, обязательно должен, но…» Он готов был уже привить бешенство самому себе, чтобы проверить действие вакцины. Но от этого его избавил случай: женщина из Эльзаса привезла мальчика, искусанного бешеной собакой. Судьба ребенка была предрешена. Взяв в свидетели двух врачей, Пастер внял мольбам матери и начал свои прививки.

6 июля 1885 года мальчику впервые в истории медицины впрыснули вакцину против бешенства. Он получил четырнадцать уколов и остался жить!

Слава Пастера прогремела по всему миру, его имя произносилось с надеждой и радостью. Мечников, который в это время усиленно занимался микробиологией, с пристальным вниманием следил за чудесной деятельностью Пастера.

Однажды к Пастеру привезли девятнадцать русских крестьян из Смоленской губернии, искусанных бешеным волком четырнадцать дней назад. Случай был тяжелый. Да и времени после несчастья прошло слишком много.

Пастер приступил к лечению. Обычная доза вакцины оказалась недостаточной. Три человека, искусанные в лицо и голову, погибли: раны были расположены слишком близко к мозгу. Пастер пошел на риск: вместо одной прививки в день он делал по две — утром и вечером. Проходит семь дней, и в Париже, на улице Ульм, где в тесных комнатах помещается лаборатория ученого, торжество: остальные шестнадцать человек спасены и могут вернуться на родину совершенно здоровыми.

Пастера засыпают благодарственными письмами. Русские врачи требуют от правительства создания в России пастеровских станций.

Наблюдения за поведением благодетельных блуждающих клеток — фагоцитов — продолжались. Основывать свою теорию невосприимчивости организмов к болезням только на фактах пожирания ядовитых спор грибка в тельцах водяных блошек было бы преждевременно. Жизнь и смерть водяных блошек зависела от фагоцитов, от того, сумеют ли они уничтожить споры ядовитых грибков или нет, — это было очевидно. Картина была классически ясной, и это всегда вдохновляло Илью Ильича в самые трудные и драматические моменты его борьбы за свое детище — фагоцитарную теорию. Эта борьба в 1885 году только начиналась.

От низших животных Мечников перешел к высшим — млекопитающим. Ему пришлось еще раз убедиться в том, что фагоциты не всегда поедают микробов. Если вводимые им в организм животного сибиреязвенные палочки были искусственно ослаблены, они становились добычей фагоцитов, и животное выздоравливало. Если впрыскивали сильную культуру сибиреязвенных палочек, фагоциты не справлялись с ними, наступала смерть.

Мечников стал впрыскивать кроликам постепенно увеличиваемые порции вакцины сибирской язвы.

Подготовив таким образом кролика, Мечников брал второго, который не подвергался вакцинации и обоим вводил сильную дозу микробов сибирской язвы. Первый кролик выживал — его фагоциты справлялись с работой и поедали микробов, а второй погибал — его фагоциты не в силах были уничтожить врага.

После этих опытов Илья Ильич с еще большей уверенностью заявил, что невосприимчивость, или иммунитет, заключается в приучении фагоцитов к борьбе с сильно ядовитыми микробами. Иммунитет, как оказалось, стоял в прямой зависимости от «дрессировки» фагоцитов. Если постепенно приучать фагоцитов ко все увеличивающимся и все усиливающимся дозам вводимых микробов, то белые кровяные тельца — блуждающие клетки — справятся и с самыми опасными из них.

Опыты Мечникова и его замечательные достижения совпали с другими открытиями. В Германии Роберт Кох[21] разгадал тайну туберкулеза. Бактериология завладела умами многих людей, то было время восторженных надежд и ожиданий. Ученые открывали все новых и новых микробов, пытались более или менее успешно ослабить их и потом, вакцинируя[22] больных, лечить болезни. Но до Мечникова никто удовлетворительно не объяснил причин как естественной, так и искусственной (вызванной путем вакцинации) невосприимчивости.

Неизвестный в среде бактериологов, Мечников смело выступил с учением о фагоцитозе, дав миру научную теорию иммунитета — невосприимчивости организмов к заразным болезням.

Шел 1886 год. Молодой русский врач Гамалея приехал из Одессы в Париж к Пастеру для изучения метода прививок от бешенства.

Уже Одесское городское управление вынесло решение о создании первой в России бактериологической станции. Кто-то должен был возглавить эту первую научную организацию по борьбе с заразными болезнями. Колебаний в выборе кандидатуры не было: пригласили Мечникова. Вечером у Мечникова собрались энтузиасты нового дела: приехавший недавно из Франции Николай Федорович Гамалея и врач Бардах.

Гамалея восторженно рассказывает о приеме, который был ему оказан Пастером. Знаменитый ученый не был удивлен, что именно Россия первой откликнулась на его начинание. Он всегда был уверен, что в этой стране его идеи найдут горячий отклик. Гамалея привез с собой необходимое научное оборудование.

На Гуляевой улице, в доме номер четыре, в квартире доктора Гамалеи разместилась первая в России пастеровская станция. Самая маленькая комната на втором этаже служила кабинетом для Ильи Ильича. Вместе с ним работали Гамалея и Бардах.

С первых дней существования станции началось паломничество репортеров газет. Они приезжали из многих городов России, в том числе и из столицы. Мечников терпеливо выслушивал их и предупреждал, что сенсаций не предвидится: «Здесь научное учреждение. Научная кропотливая работа — ничего выдающегося». Репортеры что-то записывали и уходили явно неудовлетворенные. Они шли к некоторым преуспевающим докторам и там получали интересующую их информацию о первых шагах работы Одесской бактериологической станции. Насмешки и анекдоты в адрес «новоявленных целителей» сыпались, как из рога изобилия.

Новый период жизни Ильи Ильича был также нелегким.

«Покинув государственную службу, — писал Илья Ильич, — я, таким образом, попал в услужение городу и земству. Поглощенный научной работой, практическую часть, то есть прививки и приготовление вакцин, я передал моим молодым товарищам. Казалось, дело должно было пойти успешно.

Вновь возникшее бактериологическое учреждение с жаром принялось за работу, но ему начали оказывать противодействие. Местные представители врачебной власти стали производить нашествия на его лаборатории, с тем чтобы усмотреть в деятельности станции какое-нибудь нарушение правил. В Медицинском обществе устраивали настоящую травлю всякой работы, выходящей из новой лаборатории. Инстанции, давшие средства, требовали практических результатов. Работа же для достижения последних