Кончилась первая половина лекции, но Илье Ильичу студенты не дали сойти с кафедры. Плотным кольцом они окружили любимого профессора и засыпали его вопросами. Проталкиваясь через толпу студентов, к Мечникову подошел служитель кафедры зоологии с голубым конвертом.

— Илья Ильич, получите письмо, только что принесли из канцелярии совета.

Обращаясь к студентам, служитель сказал:

— Да пропустите же, господа студенты, к господину профессору! Сгрудились, не наче курчата коло квочки.

Илья Ильич взял письмо. Адрес на конверте был написан рукой Надежды Васильевны: это сразу встревожило. Извинившись перед студентами, Илья Ильич быстро вышел в коридор.

Письмо было короткое и страшное:

«Ввиду резкого ухудшения здоровья Людмилы приезжайте немедленно».

Раздался звонок. Илья Ильич вошел в аудиторию. Бледный, с блуждающим взором, он машинально поднялся на кафедру.

Студенты поняли связь между полученным письмом и резкой переменой в настроении профессора. Илья Ильич не смог окончить лекцию. Он уже знал, что завтра не придет в аудиторию и не будет продолжать курса и потому по-особенному, любовно простился со студентами и просил их больше работать над книгами и в лаборатории.

Прощаясь с Сеченовым, Илья Ильич просил об одном: выяснить решение комиссии по присуждению Бэровской премии, куда Мечников послал свою новую работу. Иван Михайлович с готовностью обещал сделать все от него зависящее.

В тот же вечер Мечников выехал из Одессы. Пересаживаясь с поезда на поезд, он пересек всю Европу и прибыл в Лиссабон, успев попасть на пароход, который благополучно доставил его на Мадейру.

Все та же изумительная природа. Благоухают, как и прежде, цветы, прозрачное синее небо над зелеными горами, тот же живительный ветерок, смягчающий зной. Но вид Людмилы Васильевны поразил Илью Ильича. За эти несколько месяцев она стала неузнаваема. Только морфий давал ей временное облегчение от непрерывных страданий.

К тревоге за жизнь Людмилы Васильевны присоединился страх потерять зрение. Болезнь глаз Ильи Ильича так обострилась, что он совершенно не мог работать. Только по вечерам он находил отдых в том, что наблюдал в саду улиток и пауков. Дневного света Илья Ильич не мог уже выносить.

Деньги были почти истрачены. Мечников с нетерпением ждал известий от Сеченова. Но в первом письме от Ивана Михайловича ни слова не говорилось о премии, а второе содержало неутешительные сведения.

«…В нынешнем году, — писал Сеченов, — академия (наук) присудила полную премию Руссову, а Ваше сочинение оставили до будущего года. Опасность, вытекающую для Вас из этого обстоятельства, я отвратил тем, что переговорил с бароном Стуарт, и тот обещал дать Вам взаймы в любое время хоть 500 рублей. Этого долга бояться Вам нечего, потому что на будущий год премия будет, конечно, Ваша целиком или наполовину… На днях я получил от Стасюлевича 100 рублей, а в апреле, когда будет напечатана Ваша статья, он обещает прислать оставшийся за ним хвостик.

Не забудьте, что Вам нужно беречь глаза, следовательно микроскопировать Вы не имеете права…»

Рухнула еще одна надежда. Сильная в Академии наук реакционная группа сочла необходимым присудить премию своему единомышленнику Руссову. Илья Ильич сообщил Сеченову о своем согласии занять деньги у Стуарта — другого выхода не было.

Наступил день 20 апреля 1873 года. Утром Людмиле Васильевне стало плохо. Нечем было дышать. Немедленно был вызван доктор. Достаточно ему было взглянуть на больную, увидеть, как она судорожно пыталась глотнуть воздух, чтобы вынести свой приговор. Катастрофа приближалась, силы больной были на исходе, жить ей оставалось несколько часов… Об этом доктор сказал Илье Ильичу.

Доктору здесь больше делать было нечего, спасти человека он не мог. Илья Ильич, проводив врача, вернулся к Людмиле Васильевне. Жена смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса и отчаяния. Чтобы тут же не рухнуть без сознания, Илья Ильич вышел из комнаты. Больше Людмилу Васильевну он не видел. Сохраняя внешнее спокойствие, действуя и воспринимая окружающее совершенно автоматически, Мечников был на грани душевного заболевания.

«На другой день доктор Гольдшмидт, преданный друг, застал его сравнительно спокойным, — пишет О. Н. Мечникова. — Пришел также шотландский пастор, он уговаривал вдовца обратиться к богу и искать в нем утешения, Илья Ильич благодарил его, но с твердостью отвечал, что для него это немыслимо».

22 апреля состоялись похороны Людмилы Васильевны. Мечникова не было среди провожающих. Вернувшись с похорон, Надежда Васильевна застала Илью Ильича за уничтожением своих бумаг. Он делал это с видом человека, решившего порвать все счеты с жизнью. Были уничтожены ценнейшие труды и документы. Переставляя лекарства на столе, Мечников незаметно для всех положил в карман пузырек с морфием.

Начались сборы в дорогу. Решено было через Португалию, Испанию, Францию отправиться в Женеву, где находился дядя Ильи Ильича Евграф Иванович Мечников.

Испания в это время была охвачена кровавым заревом мятежа[15]. Путников подстерегали всякие дорожные опасности. Не раз их останавливали, проверяли документы, а иногда обстреливали в горах, приняв за неприятеля. Все это волновало и пугало Надежду Васильевну, но Илья Ильич ничего не замечал.

В Женеве Илью Ильича ждало письмо Сеченова. Тревога за судьбу друга чувствуется в каждом слове:

«Одесса, 3 мая 1873 года.

…Ради самого создателя, берегите себя, милый, дорогой Илья Ильич. Поверьте слову, что от Вашей деятельности в университете будет зависеть уже не процветание здешнего естественного факультета, а спасение его: теперешние руководители так и тянут университет в сторону уездного училища, а я, по сущности своей природы, сделать против этого ничего не могу, тогда как у Вас в руках есть страшное средство обуздывать гадин — насмешка. Умоляю Вас еще раз быть благоразумным и беречь себя».

Письмо Ивана Михайловича цели не достигло. Мечников все глубже погружался в тоску и отчаяние. Болезнь глаз была в прямой связи с душевным состоянием Ильи Ильича, зрение его ухудшалось. Угрожала близкая перспектива слепоты. Илья Ильич ежедневно долгие часы проводил в темной комнате.

«Потерять зрение, — рассуждал он, — значит потерять способность работать, а тогда лучше умереть. Пузырек с морфием, спрятанный в столе, — избавление от мучений».

Пережитые жизненные потрясения оказались непосильными для расшатанной нервной системы Ильи Ильича. Он не видел в будущем ничего такого, ради чего стоит жить. Какая, может быть жизнь без возможности трудиться в науке! Морфий извлечен из стола. Механическим движением руки открыт пузырек с ядом. Еще одно движение, и яд принят. Проходят секунды, наступает ощущение бестелесности и покоя, еще мгновение — и смерть прекратит эту тягостную жизнь. Но смерть не спешит. Сильные толчки сотрясают слабое тело Ильи Ильича. Это бушует ничем не укротимая рвота, яда было принято слишком много, и организм удаляет его, препятствуя отравлению. Была бы доза морфия меньше, Мечников погиб бы, очень большая доза яда спасла его для жизни и для науки.

К Мечникову вернулось сознание, но желания жить не было.

«Быть может, лучше всего сильно заболеть, — думал он. — Тогда или умрешь, или вернется жизненный инстинкт».

Илья Ильич принял очень горячую ванну, затем несколько раз окатился ледяной водой и, легко одевшись, вышел на улицу. Дул резкий, холодный ветер, и Мечников невольно начал ускорять шаг. Пройдя набережную, он поднялся на мост через Рону. По обеим сторонам его тянулись фонари — линии огней.

Мечников остановился, привлеченный чем-то. Но что может заинтересовать человека, думающего только о смерти!