картофеля была закончена), а сам колхоз приехал в детдом.

Под вечер к детдомовскому овощехранилищу одна за другой подкатили куптурские подводы.

— Эге-ге, работнички! — ещё издали крикнул Иван Иваныч, завидев Катю, Милу и других знакомых ребят.

Сам Иван Иваныч сидел боком на первой подводе, груженной мешками. На дуге ещё остались кумачёвые банты, которыми разукрашены были и кони и телеги, когда картофель возили в город сдавать государству.

— Эге-ге, работнички, принимайте картофель? С государством рассчитались! С МТС рассчитались! Теперь с вами сводим счёты-расчёты…

— Мила, — кинулась Катя к Миле, — разве мы в колхозе за картошку работали?

— Видишь… — Мила показала на мешки.

— И ты раньше знала?

— Знала.

— А не говорила. Почему?

— Разве мы стали бы лучше работать? Ведь и так работали на совесть…

— Почтение бригадиру! — крикнул Иван Иваныч, махая Миле рукой. — Может, желаешь, бригадир, проверить по своей тетрадочке, как колхоз за хорошую работу рассчитывается?

И, спрыгнув с телеги, он пошёл навстречу Миле.

И всё-таки не Аркаша, не Катя и не Мила первыми заметили, что от Наташиной мамы, которая так аккуратно, раз в неделю, писала своей девочке, вдруг совсем перестали приходить письма. Первый это заметил почтальон Алёша.

Всего лишь через дорогу, немного наискось, под старыми корявыми вётлами, находилась эта маленькая деревенская почта. Три оконца с голубыми наличниками на дорогу, низкое крыльцо с навесом справа и большая вывеска на самом виду: «Цибикнурское почтовое отделение».

И, может быть, потому, что почта была так близко и ребята без конца бегали опускать свои письма в зелёный почтовый ящик, а может, потому, что сам Алёша был ещё мальчик, но только между детдомовцами и Алёшей была нежная и крепкая дружба.

Сколько лет было Алёше? Лет четырнадцать, не больше. Отец и брат у него воевали. Мать умерла ещё раньше, до войны. И осталось в семье: двое братьев-малышей, старенькая бабушка, сестра Аннушка и сам Алёша — за старшего.

Когда Алёшу вызвали в сельсовет и предложили ему, сыну и брату фронтовиков, работать письмоносцем, Алёша с радостью согласился.

Но нельзя сказать чтобы на первых порах работа на почте ему очень пришлась по душе.

И что за интерес?

Утром, чуть свет, прибегай и убирай помещение. Потом вместе с заведующей Алёной Кирилловной, которая, кстати сказать, была заведующей над одним только Алёшей, нужно производить выемку писем из почтового ящика и штемпелёвку этих писем круглым почтовым штампом. Дело важное, срочное. Нужно успеть к утреннему приезду почтового возка, который заберёт их все и отвезёт в город. И вот сиди и штемпелюй! Хлопай почтовым штампом по каждому письму. И упаси бог, если хоть одно пропустишь и не пришлёпнешь штемпелем.

Часам к четырём почтовый возок приезжал второй раз. Тогда полагалось уже сдать те письма, которые вынимались из зелёного ящика после обеда. А когда возок уезжал, позванивая бубенчиками- колокольчиками, тогда полагалось начинать разборку и штемпелёвку писем, привезённых из города. Уж это была такая канитель, прости господи!

Сиди разглядывай адреса. Глаза проглядишь, пока разберёшься, какое письмо в какую деревню, в какой дом и кому… Такие иной раз попадались непонятные адреса!

Но всё это Алёше было не по душе только первое время. Не прошло и месяца, а он уже узнал и тех людей, которые с таким нетерпением ждали писем, и тех людей, которые писали письма.

Не прошло и месяца, а разбирая почту, при одном только беглом взгляде на свёрнутое треугольником письмецо Алёша знал, и от кого это письмецо, и кому, это письмецо, и кто с таким нетерпением ждёт не дождётся этой весточки с фронта… И уж он представлял себе, как будет подходить к избе, как выбегут к нему навстречу, как его обступят, как ему обрадуются, как все разом заговорят и как он вытащит и отдаст им письмо. Да и самому Алёше было интересно знать, как жив-здоров этот вихрастый Сергунька, от которого он только что принёс письмо. Ещё год назад гонял футбол по зелёному полю, а теперь, вишь ты, боец, фронтовик, и сражается на Западном.

Когда его почтарская сумка, битком набитая письмами, тяжело оттягивала плечо, когда моросил холодный дождик или палило жаркое солнце, Алёша ничего этого не замечал.

Подумаешь, велика важность — сумка тяжёлая! Зато сколько писем разнесёт он нынче по домам, во сколько окошек он постучит лёгким, быстрым стуком, скольким людям крикнет звонким голосом: «Граждане, товарищи, встречайте, почтальон пришёл!»

И Алёша со своей тяжёлой почтарской сумкой на боку шагал и под холодным дождём, и под жарким солнцем, и по осенним грязным дорогам, и по тропинкам между высокими золотыми колосьями из деревни в деревню, от дома к дому, от окошка к окошку…

Встречайте, товарищи граждане! Почтальон идёт!..

Но бывали и такие письма, которые Алёше было ох как тяжело разносить! Из сотен писем сразу узнавал эти письма Алёша. Как трудно бывало нести такое письмо! Отдавать из рук в руки. Глядеть в глаза… Когда в сумке у Алёши бывало такое письмо, Алёшины шаги невольно замедлялись, становились тяжелее. Он хмуро глядел в землю и чувствовал себя, словно он виноват, что приносит весть о человеке, которого уже больше нет в живых…

Но больше всех писем Алёша любил письма для ребят детдома. Он счастлив был, когда видел, как растёт стопка конвертов, треугольников, открыток для детдомовских ребят. Он прямо бегом бежал в детдом, когда писем бывало много.

И уж как радовался Алёша, когда на имя кого-нибудь из ребят, никогда не получавших прежде писем, вдруг неожиданно приходило письмо! Значит, отыскались родные! Значит, шлют ему весточку! В этот день Алёша был, пожалуй, самым счастливым почтальоном в мире.

Наташины письма Алёша всегда выбирал из общей пачки. Наташа так стремительно налетала на Алёшу, когда он появлялся со своей почтарской сумкой, так не могла дождаться, пока Алёша из всех других писем достанет её собственное, что Алёша не мог не положить Наташино письмецо отдельно от всех других писем.

Один раз, налетев на Алёшу, Наташа схватила его за руки и завертела вокруг себя:

— Угадай, что я тебе расскажу… Ни за что не угадаешь!

Действительно, Алёша ни за что не мог угадать.

— Моя мама пишет специально тебе… Вот честное слово!

Алёша не поверил:

— Разве твоя мать меня знает? Выдумываешь ты!

— А вот и не выдумываю! А вот и не выдумываю, — приплясывая вокруг Алёши, кричала Наташа. — На, читай…

И Алёша прочёл в Наташином письме слова, которые могли относиться только к нему и ни к какому иному Алёше в целом мире: