грядке. Ей так хотелось в овощехранилище солить огурцы! Так хотелось!..

— Наташа, — кричит ей вслед Нюрочка, — ты потеряла свой букет!

— Букет? Интересно, для кого мне понадобилось собирать букеты? Это сорняк — что ли не видишь?

С самого раннего утра заладил дождь, проливной весёлый, тёплый дождь. Он то хлестал прямыми длинными струями, то вдруг внезапно затихал и сквозь узкую прорезь в тучах давал проглянуть небу и солнцу… То вдруг, спохватившись, снова начинал лить, и лил с удвоенной силой.

На дорожках и около крыльца сразу образовались большие, непроходимые лужи, на которых приплясывали крупные капли.

Конечно, в этот день никаких работ ни в колхозе, ни на огороде, ни в лесу не было. Все ребята сидели дома. Впрочем, никто не скучал. У каждого нашлись разные домашние дела.

Только одна Наташа никак и никуда не могла себя приткнуть и стояла в спальне у окошка, разглядывая, как в оконное стекло шумно бьётся дождь. Что и говорить, это был необыкновенно сильный ливень! Помидоровые кусты, которые росли на длинных грядках вдоль южной стороны дома, как раз под окнами, совсем пришибло к земле этим проливным дождём.

— Несчастные! — вздохнула Наташа, прижимая нос к стеклу.

— Кто? — спросила беленькая Нюрочка, отрываясь от разноцветных лоскутков, из которых она что-то мастерила кукле. — Кто несчастные? — повторила она, готовая, если понадобится, присоединиться к Наташиным вздохам.

— Помидоры, — сказала Наташа: — промокли до костей!

— У них не бывает костей, а только зёрнышки, — поправила Нюрочка и, вздохнув, сказала: — Они вкусные.

— Ты глупая и ничего не понимаешь! — сказала Наташа, не отрывая побелевшего носа от стекла. — Когда про человека говорят — промок до костей, он тоже до костей не промокает…

Помидоры, действительно, совсем полегли на землю. Даже толстые палки, и те пригнулись вниз, не в силах удержать намокшую зелень. Да, будет им работка после дождя! Снова придётся всё приводить в порядок.

Эти помидоры были Наташиными воспитанниками, можно сказать, от самой колыбели. Она пересаживала рассаду из ящиков в парники, когда они были совсем малышами, может быть не больше чем в два мизинца ростом. И каждое утро и каждый вечер она с другими девочками поливала их тёплой прудовой водой. И не ленилась притащить в гору лишние лейки, чтобы напоить кустики досыта. А когда они повзрослели, стали упираться темнозелёными головами в стёкла парниковых рам и проситься на волю, их пересадили на эти грядки перед домом.

…Но какой дождь! Сколько времени он может лить? Весь день или тысячу лет?

Главное, все ребята чем-то занялись, только она целое утро не знает, куда ей приткнуться.

А что делает Нюрочка? Интересно, чем это она так увлеклась?

Наташа отрывает от стекла свой побелевший нос и смотрит на Нюрочку.

Так и есть! Взяла её собственный, Наташин, лоскуток. Зелёный в клеточку. Сейчас она ей покажет!

— Нюра! — не очень громко, но очень внушительно говорит Наташа.

От неожиданности и, главное, от строгости Наташиного голоса Нюрочка вздрагивает.

— Что?

— Откуда у тебя этот лоскут? Да, да, этот, клетчатый.

У беленькой Нюрочки испуганно дрожат ресницы. Она смотрит на Наташу и, заикаясь, говорит:

— На… на тумбочке… на этой… Возьми, если он твой…

— Конечно, он мой! — говорит Наташа и хмурит брови. — Конечно, он мой, а то чей?

И вдруг ни с того ни с сего произносит равнодушным и скучным голосом:

— Ладно. Бери себе, если он тебе нравится…

— Насовсем? — шепчет Нюрочка, не веря своим ушам.

— Конечно, насовсем! Неужели наполовинку!

А дождь льёт, льёт…

Наташа снова прижимается носом к стеклу. И вдруг глаза её загораются. Прямо от почты, направляясь к их дому, идёт почтальон Алёша. Его почтарская сумка, толстая, набитая письмами, висит сбоку. Он широко и твёрдо шагает по мокрой и, наверное, очень грязной дороге. И Наташе кажется, будто она слышит, как постукивают деревяшки, которые Алёша, как и все марийские ребята, обязательно подвязывает к подошвам, чтобы дорожная грязь не прилипала к ногам.

Наташа распахивает обе створки окна.

Дождь, словно только и ждал этого целое утро, с силой врывается в комнату. В одно мгновение Наташино лицо, руки, косички покрываются крупными водяными каплями.

Но ей всё равно.

— Алёша, — кричит она, стараясь перекричать шум дождя, — мне есть?

Она высовывается из окна. Дождь хлещет за воротник платья, захлёстывает в комнату…

Алёша видит её, слегка похлопывает по толстой кожаной сумке и мотает головой. Но не понять, есть или нет! Он что-то кричит. Но дождь так громко стучит, что Алёшины слова совершенно невозможно разобрать.

— Наташа, — шипит Нюрочка, — зачем ты напускаешь дождик? Закрой окно! Вот скажу Софье Николаевне…

— Ябеда-лебеда, выросла у пруда! — ликующим голосом кричит Наташа и опрометью выскакивает из спальни.

Раскрытые створки хлопают от дождя и ветра. И Нюрочка, ворча и отфыркиваясь, закрывает окно.

А Наташин голос разносится по всему дому:

— Алёша! Алёша! Алёша идёт!..

Но кто-то ещё раньше увидел Алёшу. Топот детских ног уже раздаётся по всему коридору.

Но разве Наташу опередишь?

Она уже распахнула входную дверь.

Она уже на крыльце.

— Наташа, Наташа, не смей выбегать на дождь! — кричит Софья Николаевна. — Простудишься!

Куда там!

Один скачок — и Наташа с крыльца прыгает в большую лужу… Фонтаном взлетают брызги и обдают её всю, с ног до головы.

Не всё ли равно?

Алёша уже рядом.

— Алёша, — кричит Наташа, цепляясь руками за Алёшину почтарскую сумку, — ты только скажи, а мне?

Алёша кивает головой на сумку и лукаво говорит:

— Тут? Ничего нет…

— Нет?! — На глазах у Наташи готовы выступить слёзы. — Нет…

Но Алёша, продолжая лукаво посматривать на Наташу, отворачивает мокрыми пальцами край своего парусинового пиджачка. Голубой уголок конверта выглядывает из внутреннего кармана.

— Моё?! — На щеках у Наташи вспыхивает румянец. — Положил отдельно… Какой ты, Алёша!.. — У неё благодарно блестят глаза.

А дождь льёт, как нарочно, с необыкновенной силой… По лицам Наташи и Алёши скатываются быстрые дождевые струйки.