воинском кладбище, в индивидуальных могилах, как это делалось до Смоленска и после Смоленска. А Хорст остался лежать в лесу на территории, контролируемой иванами. И Хорст, и абверовцы. И этот, фон Рентельн, который часто разговаривал по-русски. Его, конечно же, убьют. Тот одиночный выстрел из винтовки…
Вдвоем было бы выбираться из этой львиной пасти куда легче. Зигель сожалел о гибели «бранденбуржца». При всем высокомерии этих мясников и костоломов в решительную минуту фон Рентельн поступил как настоящий товарищ. Но Зигель уже ничего не мог для него сделать. Если бы в тот момент у него в руках оказался его верный Schpandeu, он, наверное, смог бы отогнать иванов и рассеять их по лесу. Тогда бы никто из их группы не погиб. Но русские начали стрелять так неожиданно и так метко, что в один момент вся группа оказалась выбитой, почти все лежали на земле в лужах крови. Пули попадали исключительно в голову, не оставляя никакого шанса. Кто эти люди, которые подкараулили их в этом лесу? Наверное, такие же, как «бранденбуржцы». Ведь у иванов тоже есть свои спецподразделения. Так стрелять из винтовки… Так стрелять может только хорошо обученный и опытный снайпер. Зигель так и не увидел, кто в них стрелял. Было такое впечатление, что стрелял весь лес, обступивший их со всех сторон. Но это был не лес, а человек. Русский. Иначе бы лес его добил. Хотя бы и здесь, в овраге…
Зигель перебегал от дерева к дереву. Он старался передвигаться как можно тише и незаметнее. Руки и лицо он поранил, когда продирался сквозь заросли жимолости и диких яблонь. Саднило под мышкой. С каждой минутой боль там становилась все сильнее, и вскоре стала неметь левая рука. Поднимать ее, чтобы отвести от лица ветки деревьев и кустарников, становилось все труднее. Он расстегнул шинель и сунул руку под мышку. Так и есть, липко и мокро. Вытащил руку – кровь. Но пуля прошла по касательной, лишь только задев кожу и мышечную ткань. Останавливаться для перевязки он не мог. Во всяком случае, пока ему казалось это и лишним, и опасным. Надо бежать, туда, на запад. Выходить из расположения русских как можно скорее, пока они не перекрыли все выходы. Хотя вряд ли они заметили, что один из группы ушел.
Зигель снова с теплотой вспомнил «бранденбуржца», который прикрыл его отход и, в сущности, подарил ему жизнь ценой своей собственной. Кто и когда сможет оценить это? Понять высоту душевного порыва солдата на войне может только солдат. Только солдат…
Он переложил из левой руки в правую парабеллум. В здоровой руке пистолет заметно полегчал. Если придется стрелять, подумал Зигель, пистолет придется взять в левую. Он был левша.
Сколько он бежал по лесу, неизвестно. Чувство пространства, как и чувство времени, исчезли. И он вдруг остановился в ужасе: а не заблудился ли он, не сбился ли с нужного направления и не уходит ли он на восток или в сторону? Пожалуй, так я окажусь в Москве раньше своего полка, с горькой иронией подумал он, и тогда уж мне точно обеспечен Железный крест и отпуск домой.
Железный крест…
Отпуск на родину…
Интересно, подумал Зигель, а иваны тоже получают отпуска на родину?
Впереди показалось поле. С открытого пространства повеяло влажным ветром. Показалось, что там разговаривают. Ветер доносил голоса. Кто? Свои? Иваны?
Зигель свернул в ельник, затаился, прислушался. Нет, никаких голосов. Только птицы возились в кустах орешника. Дрозды или сойки. Как хорошо птицам, подумал Зигель. Он сел под огромную ель, нагреб сухой бурой хвои, пахнущей йодом и окислившейся медью, как пахнут стреляные гильзы в старом сыром окопе, и закрыл глаза. Усталость придавила его к земле. Единственное, на что хватило сил, он сделал с большим трудом, в несколько приемов – подтянул к животу колени и сунул за пазуху руку с «парабеллумом».
Проснулся он от рева моторов. Танки! Чьи? Наши! Конечно же, наши, понял Зигель, уже явственно узнавая работу моторов «Т-III» и «Т-IV».
Младший лейтенант Старцев перебегал от ячейки к ячейке.
– Огонь по пехоте! Всем стрелять! – кричал он. – Всем вести огонь!
За те недолгие часы знакомства со взводом он успел понять, что бойцы ему достались хорошие. Стреляли они тоже метко, боеприпасы расходовали экономно и только в цель. Вот только русского языка почти никто из них не знал.
Перед боем сержанты, командовавшие отделениями, что-то сказали бойцам. Что именно, младший лейтенант понял уже во время боя.
– Делай, как русский командир, – перевел команду сержантов один из бойцов, который хорошо знал русский язык и которого взводный держал при себе связным.
Три танка при поддержке пехоты атаковали стык четвертого и третьего взводов. Старцев хотел было послать связного к командиру роты и запросить разрешение на отход. Потому что если немцы отрежут взвод, то, прижатый к болоту, он тут же окажется под угрозой изолированного уничтожения. Но тут же передумал: командир роты и без него видит, что происходит перед обороной роты, и в случае необходимости сам пришлет связного с приказом на отход. Или подаст сигнал.
Отход же четвертого взвода под огнем противника грозил многими неприятностями. Во-первых, уже поздно. Немцы тут же погонят их и на плечах ворвутся в расположение. Во-вторых, дрогнет нестойкий третий взвод. Увидят, что соседи справа отходят, и побегут сами.
– Стоять там, где стоишь! – подбадривал младший лейтенант Старцев своих бойцов.
Он перемещался по траншее с самозарядной винтовкой «СВТ», отдавал короткие распоряжения, которые зачастую сводились к одному: «Держаться!» – становился рядом с ячейкой, делал несколько выстрелов и шел дальше.
Когда начался минометный обстрел, он понял, что немцы окончательно определили очертания обороны роты, в том числе и его взвода, и теперь прибегнут к своей излюбленной тактике: начнут выкуривать окопавшихся артиллерийским и минометным огнем, сосредоточив его в месте прорыва. Значит, местом прорыва выбрана оборона четвертого взвода.
– Убрать оружие! – скомандовал он. – Всем – в окопы!
Якуты точно исполнили приказ. Только несколько бойцов некоторое время еще маячили над брустверами, посылая в сторону залегших немецких пехотинцев редкие выстрелы. Вскоре и их заляпанные грязью каски исчезли в ячейках. И Старцев дрожащими пальцами открыл пачку папирос, вытащил одну, размял и закурил. Минометы выкладывали мины парами, очень плотно и точно. Фонтаны взрывов так и наскакивали на линию окопов. Под таким огнем никакой связной не проскочит, подумал Старцев. Папиросу докурить он не успел.
– Танки! – закричали наблюдатели.
Если стрельбе из винтовок якуты были обучены неплохо и вели огонь не хуже бойцов не первого года службы, то гранаты сегодня утром увидели впервые. И Старцев раздал гранаты сержантам. Им же поручил и запас противотанковых гранат, который старшина выделил на взвод. Две «РПГ-40» взводный взял себе. И теперь они лежали в его ячейке, в неглубокой нише, рядом с фляжкой и солдатским котелком, сверху прикрытым вафельным полотенцем. Кашу, которую связной принес ему в обед, Старцев так и не успел съесть. Теперь она, конечно же, остыла и превратилась в студень.
Он потрогал гранаты, переставил их поближе. Но потом одну из них снова затолкал в глубину ниши. Взрывы мин встряхивали ячейку. По стенкам пошли трещины. Одна пара легла совсем рядом, и окоп засыпало землей. Старцев встал. Надо было вставать. Хотя мины еще рвались вокруг, выкашивая окрестность и воздух, уплотненный толовой гарью, раскаленными осколками.
Танки подошли совсем близко. Пехота снова сидела на броне. Немцы боялись противопехотных мин. Но минировать подходы к траншее рота не успела. Времени хватило только на то, чтобы окопаться как следует. Да и мин не было.
– По танковому десанту!.. – закричал Старцев и первым разрядил обойму из своей «СВТ».
Левее, на стыке с третьим взводом, заработал немецкий скорострельный пулемет. Пули зашлепали возле ячейки взводного, и он невольно подогнул колени и спрятал голову за бруствер. Но тут же спохватился, вспомнив, что сказал ему связной, и, зарядив новую обойму, повел огонь по пулеметчику. Удар в плечо оказался такой силы, что младшего лейтенанта Старцева выбросило из ячейки в траншею.
– Командир! Командир! Командира убило!
Старцев открыл глаза. Над ним склонилось широкоскулое лицо, испуганные глаза внимательно смотрели в узкий косой разрез.
