заряжающему.

Тот протирал снаряды в длинных латунных гильзах и аккуратно, как только что вынутые из мотора сияющие поршни, складывал обратно в плоский продолговатый ящик.

Когда все было уже отрыто и замаскировано, связист вытащил из передка зеленые ящики телефонных аппаратов, катушку с проводом и спросил сержанта:

– Куда тащить?

– На НП командира роты, – ответил тот.

Стрелковые окопы тем временем тоже оживились. Бойцы обсуждали нежданное-негаданное пополнение.

– Какая-никакая, а все же артиллерия.

– Пукалка… У германца на танках установлены семидесятипятимиллиметровки. Вот это пушка! Такая как дась!..

– «Сорокапятка» бронебойным снарядом любую броню пробивает. Видел я, как ихние танки горят. С любыми пушками.

– Артиллерия… Знаешь, как сами они, сорокапяточники, свою пушку называют? Смерть врагу – пиздец расчету.

– Пиздец не пиздец, а вон и связь имеется. В деле-то, видать, уже побывали. Воевать, вон, гляди, собираются по-умному, с телефоном.

– Главное, чтоб стрелять умели.

– В тыл поволокли.

– Пушки и должны в тылу находиться. Не в окоп же к тебе орудие ставить! Вот деревня! Тебе, пехоте, наверное, кажется, что все в твоем окопе происходить будет.

– Будет не будет, а наши окопы она, как видно, не обойдет.

– А где ж они, разгильдяи, колесо-то потеряли? С передка бы, что ли, сняли.

– Без тебя не догадались. Иди, подскажи.

Вскоре возле окопов появился ротный, и разговоры сразу поутихли.

Так, за перебранкой и разговорами, под затяжку махорки, рота скоротала до вечера. За это время успели прокопать ходы сообщения, запасные огневые для пулеметных расчетов, а главное, надежно замаскировали в лощине 45-мм противотанковое орудие. [8] Снятое с последнего колеса и березовой слеги, оно низко сидело в просторном окопе, и черные будылья бурьяна едва не касались тонкого, как шило, ствола.

Дождь к вечеру немного поутих. В поле начали растекаться влажные сумерки. И в это время Мотовилов заметил в бинокль движение, которого ожидал уже давно. Правее дороги, вдоль гряды берез и густого ивового подлеска бегом бежали бойцы передового охранения. Одновременно оттуда послышались отрывистые звуки моторов. Разведчики действовали так, как приказывал он. Но все происходило так быстро, что лейтенант Асеенков, видимо, не успел сообразить и из всех немногих вариантов, которые его группе оставила судьба, выбрал самый гиблый. Не сообразил Асеенков… А может, испугался. Надо было кого- нибудь из старых сержантов послать. Моторы стучали все отчетливее и ближе. Часть бойцов рассредоточилась и свернула влево, в серый кустарник подлеска, и тот сразу поглотил их, спрятал и от чужих, и от своих глаз. Но трое, бежавших впереди других, сбились в кучу и продолжали, низко пригнувшись к жнивью, бежать вдоль дороги к деревне. Что это он не увел их в лес, наблюдая за бегущими, бранил и лейтенанта Асеенкова, и себя Мотовилов. Если бы он знал, что среди троих, бессмысленно бегущих по полю, был и лейтенант…

Лейтенант Асеенков прибыл в роту в последний день перед отправкой сюда. На взвод его Мотовилов решил не ставить. Со вторым взводом неплохо справлялся старшина Звягин. Снимать его, воевавшего с лета, с должности, которую он исполнял, пожалуй, лучше лейтенантов, Мотовилову не хотелось. И лейтенанта он держал пока при себе.

Три мотоцикла выскочили из-за перелеска и, обгоняя один другой, помчались по дороге. Это были немцы. Мотовилов узнал их по низкой посадке, по пулеметам, закрепленным на турелях в колясках, и по особому стуку моторов. Два мотоцикла вырвались вперед и уже настигали бегущих. А те, вместо того, чтобы свернуть к лесу или хотя бы отбежать подальше в поле и залечь, продолжали бежать вдоль дороги.

Немцы кричали бегущим:

– Иван! Сталин капут!

Уже были хорошо слышны их голоса и смех.

Мотовилов опустил бинокль и приказал стоявшим рядом связным:

– Живо во взводы и – чтобы все замерли. Огня без приказа не открывать!

Как бы тщательно ни готовил Мотовилов своих людей к бою, как бы ни старался предусмотреть и то, и то, и то, война всегда предлагала наихудший из всех возможных вариантов. Вот и теперь, наблюдая за тем, как немецкие мотоциклисты гнали по жнивью его боевое охранение, Мотовилов понял, что фронтовая фортуна снова скорчила ему гримасу.

– Братцы! Братцы! – кричало поле; поле задыхалось от бега и ужаса настигавшей погони, поле взмахивало руками и взывало о помощи.

Только бы не сдали у кого-нибудь из бойцов нервы, подумал Мотовилов. Если начнут стрельбу, раскроют всю оборону, и тогда нам тут долго не удержаться. Ведь мотоциклисты – это разведка, то же, что и у нас, передовое охранение. Встретились два охранения, и результат этой встречи он, командир роты, сейчас наблюдает в бинокль. А что, если и рота точно так же побежит, если в поле появятся не три мотоцикла, а тридцать, да с танками и бронетранспортерами?

Два мотоцикла гнали на полной скорости, какая только была возможна на размытой дождем полевой дороге. Один немного отстал. Расстояние между мотоциклами и бегущими бойцами сокращалось с каждым мгновением. И вот один из бегущих остановился, резко повернулся лицом к дороге и вскинул винтовку. Но выстрелить он не успел. Его опередили мотоциклисты. Два пулемета одновременно заработали в колясках, разбрасывая в полусумерках клочковатое пламя. Все трое упали в стерню. И сразу наступила тишина. Во всяком случае, так показалось многим, наблюдавшим за происходящим в поле из окопов.

Мотовилов оглянулся вправо и влево, перевел дыхание. Слава богу, рота молчала. Пускай едут, подумал он, возле моста их остановит Трояновский. Но было бы совсем хорошо, если бы и Трояновский пропустил их дальше, в деревню. А если они заметят окопы? Это ж дураком надо быть, чтобы не заметить окопавшуюся роту.

Но мотоциклисты повели себя иначе. Первые два мотоцикла, которые гнали красноармейцев вдоль дороги, а потом открыли по ним огонь, вначале пытались перескочить через неглубокий кювет и съехать на поле, видимо, мотоциклисты хотели осмотреть убитых. Один мотоцикл тут же застрял в грязи. Его кое-как вытолкнули. Через минуту он, швыряясь грязью из-под заднего колеса, помчался назад, к перелеску. Два других с интервалом в двадцать-тридцать метров начали медленно спускаться к речке.

– Товарищ старший лейтенант, мне кажется, они приняли наше охранение за группу отступающих. – Лейтенант Багирбеков стоял рядом с ротным и напряженно смотрел в поле. Крылья его ноздрей, как показалось Мотовилову, стали еще тоньше и побелели.

– Как думаешь, куда он поехал?

– Если это разведка, то докладывать.

– Что? Что докладывать?

– Достигли населенного пункта Малеево. Путь свободен. Противника не обнаружено.

– Вот именно. Водевиль! В гриву-душу… Сейчас они спустятся к мосту, и начнется стрельба. А ну-ка, Васильев, отойди в сторону. – И Мотовилов лег к пулемету. Он сразу поймал в прицел второго мотоциклиста, который нахохленной куклой в промокшей, должно быть, шинели сидел за низко опущенным рулем и усиленно газовал, стараясь проскочить ложбинку перед мостом. Мотовилов уже положил палец на спуск, но тут увидел, что первый мотоцикл тоже остановился. С него соскочили двое и побежали к своим напарникам, чтобы помочь им вызволиться из грязи. И тут щелкнул одиночный выстрел. Немец, сидевший в коляске, сунулся головой вниз. Какое-то мгновение Мотовилову казалось, что пулеметчик возится со своим MG, но, когда тот замер, а сгрудившиеся возле застрявшего в грязи мотоцикла кинулись врассыпную, понял, что тот готов. А в следующую минуту стрелять Мотовилову уже было нельзя. Потому что из кювета и из-за ракит, тесно обступавших дорогу, выскочили саперы и ринулись на немецких мотоциклистов. Среди них Мотовилов