побежал бы к близкому и теплому другу! Вот и остался я один, со своим маленьким деревянным талисманчиком…

Зеф ждал задачи.

Задачи были, конечно, легкими. Зефу просто лень думать. Я решил их и позвонил.

— Готово. Тебе одни ответы?

— Давай все!

Я продиктовал, и Мишка довольно заключил:

— Ну вот, быстро, дешево, красиво!

— Так мир или перемирие?

— За две-то задачи?

— Ну, делец!

— Еще какой! — польщенно согласился Зеф. — Кому это ты там музыку крутишь, девчонкам?

— Тебе бы все девочки!

Более серьезно выяснять отношения с Зефом не стоило: его близким другом я не хотел быть, а для закрепления перемирия хватит пустячной болтовни.

Вскоре позвонил Забор.

— Эп? Наконец-то! — радостно воскликнул он. — Я уже все двушки извел! Где тебя носило?

— Шишки собирал.

— Какие шишки?

— Сосновые.

— Зачем?

— Жизнь украшать.

— А «Скорую помощь» тебе не вызвать?

Я коротко рассмеялся и вздохнул:

— Вася, есть очень актуальный весенний призыв: каждому комсомольцу — по шишке!

— А комсоргу — две, для симметрии: на лоб и на затылок, — добавил Забор. — Так оно и будет, без призыва. Слушай, Эп, а вот что ты со мной сделал? Ведь до сих пор я думал, что я сносный комсорг — признаюсь без ложной скромности, — а ты меня двумя фразами уничтожил! Прямо сдул с должности, как пушинку! — И Васька дунул в трубку.

— Ты спятил! — сказал я.

— Забыл уже?.. А кто мне на перемене сказал, что наш класс — это кучка сектантов, которые неизвестно чем дышат? — напомнил Забор угрожающе, мол, как же ты, комсомолец, посмел обвинить в сектантстве целый класс.

— Да это я так, — смутился я.

— Не так, мой милый Эп, а прав ты! — выпалил он. — Я прикинул: семь компаниек выходит, которые вне школы не общаются, а в школе так себе. Чем не сектанты?.. Это я упустил, проборолся с вашими кулаками и двойками!

— Неужели семь? — удивился я.

— Даже восемь — Ваня Печкин собственной персоной!.. А кто чем дышит — вообще туман.

— Да-а!.. И что теперь?

— Понятно что, гнать меня из комсоргов! За ротозейство и мелочность! — категорически заявил Забор, и я мысленно увидел, как блеснул его жуткий гипнотический взгляд. — Гнать с треском! И комсоргом ставить тебя!

— Да знаешь ли ты, что Забор — лучший комсорг на земном шаре? — закричал я, ощущая мороз по телу. — Ты же золото у нас, если без ложной скромности! И мы тебя не променяем ни на каких Эпов! Так что не бзыкай, как говорит Шулин!.. Ну, упустил кое-что! Откуда же все знать? Думаешь, я знал да помалкивал? Ни фига подобного! Просто душа вдруг вспыхнула — и увидел глубже. А так откуда знать? Только ощупью. И не беда, что упустил, наверстаешь! Считай, что я тебя критикнул, и наверстывай! В жизни еще не то бывает! У отца вон гостиница трещит, и не критикой там пахнет, а тюрьмой. Так он что, бзыкает, думаешь? Он работает как вол. И все будет о’кэй! Так что, Василий, не хандри! — закончил я, понимая, что не сказал бы всего этого в лицо Забровскому, сконфузился бы, а тут перед телефоном расцицеронился.

— М-да, — вздохнул комсорг.

— Лето подскажет.

— Нет-нет, нельзя так разбредаться! Стадом уйдем, стадом придем. Надо что-то сделать! — опять оживился Васька. — Осталось полмесяца. Мало, но успеть надо, иначе нам грош цена!.. Вот я весь день и думал и тебя искал, чтобы вместе поломать голову. Смысл такой: сплотиться и узнать друг друга — это твоя программа. Прекрасная программа, но время… Не мог ты пораньше вспыхнуть! Вот что, прикачу-ка я сейчас к вам, посидим мы вечерок и помаракуем. Одна голова хорошо, а две, сам знаешь… Может, и тетя Римма с дядей Лешей помогут. Они у тебя, по-моему, самые толковые из наших предков.

— Не знаю.

— Кстати, по физике сделал?

— Сделал.

— Сдую заодно. Что-то сегодня неохота уроками заниматься. Погулять бы! Пособирать шишки! Как ты там сказал: каждому комсомольцу — по шишке? Ничего!.. Ну ладно, Эп, иду!

Явился Забровский в девятом часу, мы поджидали отца к позднему, как всегда, ужину. На ходу скинув туфли, Васька влетел в мою комнату и, опершись на журнальный столик, прошептал мне в лицо, как будто крича:

— Анкета!.. Понимаешь, Эп, ан-ке-та!.. Это же так просто: вопрос — и ответ! — Васька выпрямился и, горя заглубленными глазами и резко жестикулируя, заметался по комнате, а я молча наблюдал за ним в предчувствии близкого чуда. — Весь день бился, и вот только что вдруг осенило! Помнишь, в марте десятиклассники проводили анкету? А мы чем хуже? Вот, например, вопрос: «Любишь ли ты Моцарта?» И Ваня Печкин отвечает «да», и пожалуйста — одна клеточка души ясна! А если Ваня Печкин не слыхивал о Моцарте, он ответит «нет» — и тоже ясно!

— Ваня Печкин наотвечает тебе! Так наотвечает, что с него хоть икону пиши!

— То есть наврет?

— Еще как! — заверил я. — Да и ты наврешь. Кому охота дураком выглядеть?

— М-да… Ну, я-то не навру, а запятая тут, пожалуй, есть — согласился Забор. — А если анонимно?

— Тогда Ваня Печкин растворится, — сказал я, задумываясь, — что-то запульсировало в моем уме. — Слушай, Вась, а если так: пусть анкета будет анонимной и пусть нас как будто интересует не лично Ваня Печкин, а класс в целом?

— В целом?

— Да. Дух класса, понимаешь?

— Правильно, Эп! Для начала — именно дух! А потом из этого общего духа мы выудим и душу Вани Печкина! Тьфу, тьфу, бедняга, попался на язык!.. А вопросов хоть двадцать ставь! Или сорок, сколько надо! Как на рентгене просветим! Ну, Эп, решено?

— Давай!

— Уф, гора с плеч! Давай разобью что-нибудь! — Васька азартно-весело потер ладони и прыгнул на диван. — Ну что, набросаем несколько вопросиков?

— Народ сам подскажет.

— Народ подскажет, если подсказать народу. А так будут киснуть. Я уж опытный! — убежденно заявил он. — Хоть с десяток, для затравки!.. На вот листочек, где у меня сектанты, пиши на обороте! — И он опять зашагал. — Ну, первый вопрос, само собой: не собираешься ли ты бросать школу?

Я вздрогнул.